Эту ненависть к России ещё не так давно иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и…

— Прекратите! — раздался истошный визг. — Какая мерзость! Какая гнусная коммунистическая пропаганда! Что это за Проханов, что за Нина Андреева эту гнусность написала?

— Э… вообще это написал Федор Михайлович!

— Какой еще Федор Михайлович?!

— Достоевский… Идиот!

— Кто, я?!

— Ну не я же… Роман «Идиот», написанный в 1869 году… А ведь будто бы вчера! Как же верно сказал классик!

— Да! И я тоже скажу — насчет жалкой, никому не нужной, провинциальной, но пыжащейся до империи России; и значит, мой лозунг 1991 года, с которым я стоял вместе с товарищами по Демократическому Союзу в Вильнюсе, у захваченных советскими десантниками зданий, всё ещё действителен: «У советского оккупанта нет Отечества, его Родина — танк».

И у российского — тоже нет. У оккупантов не может быть Отечества!

— А у кого Отечество есть? У либералов?

— Прогрессивное человечество давно перешагнуло через жалкую и скудную истину «Твоя Родина всегда права». Русские офицеры в 1863 году отказывались вешать восставших поляков, предпочитая расстрел. Английские диссиденты публично выступали на стороне буров против Англо-бурской войны. Генерал де Голль изменил сдавшейся Гитлеру Франции, был приговорён ею к расстрелу и организовал в Великобритании комитет «Сражающаяся Франция» против Гитлера и против правительства Виши. Немецкие антифашисты сотрудничали с англичанами (дай Бог, чтобы не с СССР). Есть такой лозунг «За вашу и нашу свободу!». Пока мы не научимся спрашивать со своего Отечества строже, чем с чужого, наш путь — к чертям.

И туда нам и дорога.

— Красиво, красиво… Значит, и у либералов Отечества тоже нет… Безродные космополиты, да?

— Лучше быть безродным космополитом, чем вонючим русс… о, опять…

Дробный топот страдальца, затихающий в коридоре, около туалета…

Уже знакомый нам демократический прохожий интеллигент в мятых брюках, и с по-прежнему расстёгнутой ширинкой, тот самый, который в первый день Событий тиранил на Манежной площади несчастного постового милиционера, а потом героически защищал Би-Де, наконец выбрался, после настойчивого стука следующего страдальца, из места, в веке минувшем стыдливо называемого ретирадой…

Проблема прохожего интеллигента заключалась еще и в том, что ночью дежурная медсестра, обеспокоенная его гиперактивным состоянием, воспользовалась испытанными методами карательной психиатрии и насильно вкатила ему полкубика реланиума.

Страдалец наконец крепко уснул…

Вкупе с диареей получилось изумительное сочетание.

До попадания в больницу у Прохожего (будем называть его так — номина сунт одиоза!) белье было не особенно чистым, и что там говорить, не слишком целым (почему-то у него постоянно в паху наличествовала прореха, видимо, от того, что он имел забавную привычку регулярно, задумчиво почёсывать себя там, где свербило. Мне кажется, что двухнедельная немытость есть имманентное свойство настоящего интеллигента!)… теперь же белья и вовсе не было!

Поэтому, когда Прохожий, по своему обыкновению, позабыв кое-что застегнуть, шествовал в задумчивости по больничному коридору, из прорехи ширинки на этот раз высовывался не обычный подол несвежей белой рубашки, той самой, которая с вечной чёрной каймой на воротнике, но жалкий, крохотный, сморщенный, скукоженный интеллигентов кончик.

Встретившаяся ему навстречу фельдшер Купидонова (сорока восьми лет, дважды разведённая, проживающая по адресу город Москва, улица Водников, дом 12, малонаселенная коммунальная квартира 32, звонить два раза, окна в тихий двор, дети взрослые, проживают отдельно, без вредных привычек (регулярное курение папирос «Беломорканал» в количестве трёх пачек в день не в счёт), без материальных проблем, только для длительных и серьёзных отношений — вероятно, человек и впрямь напросвет положительный, за исключением реакции Вассермана, та — строго отрицательная!) вначале даже от неожиданности пришла в некоторую радостно-предвкушающую ажидацию, но, присмотревшись к пациенту повнимательней, быстро утратила возникший было у неё энтузиазм…

Овчинка явно не стоила затраченных бы на… выделку! усилий…

— Что, опять безобразия нарушаем? — грозно, но исключительно для порядка вопросила она, подбоченясь так, что верхняя пуговица на халате цвета давно не стиранного милосердия с трудом удержала рвущуюся наружу её могучую натуру…

— Как вы смеете! — ответно возопил Прохожий, еще переживающий подлое предательство дежурной медсестры, которая гнусно его обманула, назвав седативный препарат витамином, — мерзавка! Убийца в белом халате!

Фельдшер, от изумления вытаращив на Прохожего свои воистину коровьи голубые глаза, на секунду онемела… Это она-то убийца! Да она даже тараканов шлёпанцами не била! А гуманно, аккуратно отлавливала, налив им в блюдечко пива, и потом засовывала их, пьяненьких, соседям в замочную скважину…

Совершенно по-буддистски.

Коммунальная квартира, что вы хотите…

Потом фельдшер широко раскрыла красногубый рот и громогласно, на весь коридор, гаркнула:

— Семёновна!!

— Аюшки, Марьандревна…