— А кто тебе сказал, что я сейчас разговариваю с тобой? — удивился Гурджиев. — Ты ведь у нас французский археолог Жером, правильно? Во всяком случае, так тебе снится. А я — наяву — беседую с молодым осетинским парнем, которого, кстати, зовут так же, как и меня — Георгием. Ну-ка, проснись, ляпу, [10] и поговори со мной на своем родном языке…

Он быстро перегнулся через стол и с силой ущипнул Жерома за бицепс. Жером не почувствовал боли — он был слишком ошеломлен тем, что услышал. Его французский был превосходен, а едва заметный акцент оправдывался гасконским происхождением. Как этот вздорный старик смог за полчаса раскусить его легенду, которая была не по зубам даже профессионалам из гестапо? И откуда он узнал его, Жерома, настоящее имя?

— Боюсь, вы меня с кем-то путаете, — медленно произнес он. — Луна, стало быть, живая?

Гурджиев рассмеялся.

— Намекаешь на то, что я сошел с ума? Послушай, парень, я самый нормальный человек в этом городе. Пусть все остальные верят, что ты гасконец, но я-то вижу, кто ты такой на самом деле!

«А вдруг он на самом деле маг? — мелькнула у Жерома безумная мысль. — Но ведь это чушь, магии не существует… А откуда же тогда он смог узнать, кто я?»

— Не бойся, я никому не скажу, — продолжал веселиться старик. — Ты же, наверное, работаешь на советскую разведку, да? На Гэ-Пэ-У?

«Какое, к черту, ГПУ, — едва не поправил его Жером. — Уже семь лет как НКВД». Впрочем, старик имел право не разбираться в таких тонкостях. [11]

— Я французский археолог, — терпеливо повторил он. — Никакого отношения к разведке — ни нашей, ни тем более, советской — я не имею. Да и какая разведка станет интересоваться этими вашими огнями Сатаны?

— Ты же сам только что мне сказал, — удивился Гурджиев. — Немецкая.

Он пригубил арманьяк и важно погладил усы.

— Немцы давно ищут Черные башни. Они хотят править миром, не понимая, что иллюзией править нельзя. Правда, я знавал одного неглупого немецкого идиота, который, кажется, догадывался, что к чему. Но, поскольку ты продолжаешь мне врать, я не стану рассказывать тебе, кто это был.

«Не очень-то и хотелось», — подумал Жером раздраженно. Ясно было, что разговор не удался. Строго говоря, сразу же после того, как старик обратился к нему по-осетински, надо было вставать и уходить. Прокол, конечно, причем прокол совершенно необъяснимый. Интересно, как отреагирует на него Центр? Особенно учитывая тот факт, что ни по одному из вопросов старик не сказал ничего вразумительного…

— Что ж, месье Гурджиев, — Жером поднялся со стула и церемонно поклонился магу. — Весьма приятно было познакомиться. Надеюсь, я не отнял у вас слишком много времени…

— Уже уходишь? — старик отнюдь не казался расстроенным. — А как же твой арманьяк?

— Можете выпить за мое здоровье, — усмехнулся Жером. — Прощайте.

Он уже выходил из кафе, когда старик негромко сказал ему в спину:

— Надумаешь дослушать историю до конца, приходи. Я расскажу.

Донесение Мушкетера положил на стол Берии Абакумов. «Осторожничает Всеволод, — подумал Берия, пристально разглядывая молодого красавца-офицера. — Сам в это дело лезть не хочет, Виктора прислал». Меркулова он недолюбливал, считал его слишком хитрым. С такой биографией, как у Всеволода, наркомами госбезопасности не становятся: сын офицера царской армии, учился в Петербургском университете, откуда был изгнан после какой-то темной истории, поступил в школу прапорщиков в Оренбурге, потом ушел на фронт, воевал, по слухам, отважно. В собранных Берией материалах говорилось, что революцию прапорщик Меркулов встретил холодно, уехал в меньшевистскую Грузию, где кормился случайными заработками и дружил с тифлисскими кинто. [12] Потом устроился учителем в школу для слепых. Как он попал на работу в ЧК, Берия так и не сумел выяснить. Вроде бы его порекомендовал кто-то из знакомых — в органах тогда отчаянно не хватало грамотных сотрудников. Но сам этот знакомый то ли куда-то подевался, то ли напрочь забыл о своих рекомендациях. Спокойный, молчаливый, всегда обдумывающий свои слова Меркулов произвел впечатление на тогдашнего начальника Тифлисской ЧК. Да что там — он даже ему, Берии, ухитрился понравиться, а это было совсем непросто. Написал о нем книжку — «Верный сын партии Ленина-Сталина». Берия оценил рвение сотрудника, сделал его своим ближайшим помощником, потом перетащил на работу в Москву. Но постепенно понял, что, приближая Меркулова, играет с огнем — такой человек способен хладнокровно уничтожить своего благодетеля, если сочтет это выгодным. Поэтому, когда в феврале сорок первого Хозяин возвысил Меркулова, сделав его наркомом госбезопасности, Берия приложил все усилия, чтобы блокировать усиливающегося товарища. Подвел к нему своего заместителя Абакумова: красавец, орел, силищи немеряной, но простоват, интриговать не любит. Меркулову объяснил это так: ты теперь нарком, и я нарком, приказывать друг другу не можем, а договариваться как-то надо. Так пусть Витя между нами курсирует, как пакетбот, ни тебе, ни мне не обидно, а парень заодно опыта поднаберется. На самом деле Абакумов исправно докладывал шефу обо всех телодвижениях Меркулова, хотя формально никаким шпионством не занимался. От Абакумова Берия узнал о том, что Меркулов собирается дать ход паническим запискам начальника внешней разведки Фитина — тот был уверен, что Германия нападет на СССР не позднее конца июня. Тогда Берия крепко задумался: с одной стороны, подставить Меркулова было соблазнительно, Хозяин почти наверняка разгневается, услышав очередное пророчество о начале войны. С другой стороны, гнев Сталина мог обрушиться не на Меркулова, а на Фитина, и тогда комбинация выстрелила бы вхолостую. В конце концов, он решил сыграть роль доброго дядюшки — позвал Меркулова к себе на дачу, накрыл роскошный стол, и за бокалом коньяка доверительно шепнул: «Павел слишком паникует, Хозяину это не нравится. Мне поручено поднять его старые дела, беспокоюсь, к чему бы это. Как бы тебе, Сева, не остаться без лучшего спеца по разведке…»

Меркулов намек понял правильно: записки Фитина к Сталину не попали. А когда война все-таки началась в один из предсказанныхразведкой дней, поплатился за это креслом наркома — Хозяин приказал объединить НКГБ и НКВД, и Меркулов опять стал подчиненным Берии. Абакумов, однако, продолжал «курсировать» между ними — только теперь Берия уже не был так уверен, что он выполняет его задание. С некоторых пор красавец-генерал, начальник Управления Особых отделов НКВД, стал любимчиком Хозяина: тот принимал его едва ли не каждый день, внимательно выслушивая длинные доклады о настроениях командующих фронтами. Зная подозрительность Сталина, шеф госбезопасности не исключал, что Абакумов присматривает не только за Меркуловым, но и за ним самим.

— Ты знаком с содержанием документа? — безразличным тоном спросил он.

Абакумов кивнул.

— Просмотрел мельком… честно говоря, ничего не понял. Какие-то черные башни. Бред, по-моему.

— Возможно, — Берия взял со стола остро отточенный карандаш и принялся вертеть в пальцах. — Ну а если не бред? Читал Шекспира?

На красивом лице Абакумова проступила печать задумчивости.

— Смотрел. В театре.

— Да, я все забываю, ты же у нас театрал…