— Оттуда! Из ада. — Сержант тягостно вздохнул. — Ты что, забыла, куда мы несем свет свободы и демократии на этот раз?

— Зря мы это затеяли.

— Тебя не спросили. Они готовились к тому, чтобы первыми на нас напасть. Если бы мы не спустились в преисподнюю, то преисподняя явилась бы к нам.

— Посмотри на меня, марксист недорезанный, — сказала Элизабет по-русски и снова начала трясти своими телесами.

Я хотел отвернуться, но потом подумал, что не так уж отвратительно выглядит эта женщина. У нее очень пикантные е пухлые губы, глубокие, красиво посаженные глаза, роскошная грудь. Как я мог не заметить сразу ее аккуратные ушки удивительно правильной формы и тонкие нежные волосы. Наверное, их приятно гладить рукой.

— Он сварился. Допрашивай, — Элизабет толкнула Эша в плечо.

Сержант оживился и зашуршал какими-то бумажками. Откуда они взялись? До последнего момента на столе не было никаких бумажных документов. Похоже, я действительно «сварился».

— Скажите, рядовой, — Эш строго посмотрел на меня, — обладаете ли вы информацией, которая могла бы представлять интерес для нас как представителей свободного мира?

— Нет, — решительно ответил я.

— Все правильно. — Эш швырнул какой-то листок на стол. — Что может знать рядовой?

— Тут надо тоньше. Позволь мне, — перебила его Элизабет и обратилась ко мне: — Расскажи, Светозар, все, что может быть интересно мне. Очень тебя прошу. Пожалуйста.

Как я мог соврать этому небесному созданию? Раскрыть ей все тайны мира стало для меня в этот момент главным всепоглощающим желанием. Я должен был быть искренним, и тогда, возможно, она благосклонно посмотрит на меня.

— По неизвестной причине сразу после начала войны мне была присвоена степень «А»!

Это должно заинтересовать ее, с восторгом подумал я и не ошибся.

— Что есть степень «А»? — с любопытством спросила она.

Я задохнулся от счастья. Она смотрела на меня. Она слушала меня. Ничего прекраснее этого и вообразить было невозможно.

— Степень «А» — это степень, присваиваемая только самым важным персонам в Солнечной Системе, — таинственно поведал я. — И еще я хочу сообщить очень важную вещь. У меня частично стерта память. Думаю, что…

Договорить я не успел. Свет перед моими глазами померк, из горла вырвался хрип. Я замолк не в силах говорить дальше. Элизабет и Эш переглянулись. Я собрался с силами и продолжил:

— Очевидно, со мной произошло нечто очень важное и интересное для вас, но я не помню, что именно.

Мои челюстные мышцы свело судорогой. Я застыл, потеряв дар речи. Потом меня начало корчить от каждого удара сердца. Кровь сильно билась о барабанные перепонки, пыталась выбить глазные яблоки из глазниц и звонко колотилась о свод черепа. Мне показалось, что еще мгновение и моя голова лопнет, как расстрелянный разрывными пулями арбуз. Не в силах сохранять вертикальное положение, я сполз на пол и распластался у ног Элизабет.

— Похоже на блок, — глубокомысленно изрек Эш. — Паренек не так прост.

— Как бы не сдох, — с беспокойством сказала Элизабет, брезгливо отступая на шаг. — На твоем месте я бы отправила эту мокрицу вверх по паутине, иначе вместо награды ты рискуешь огрести груду проблем на свою большую волосатую задницу.

— Наверное, я так и сделаю, — вздохнул сержант. — Благодарю тебя за дельный совет.

— Не забудь поделиться премией. — Элизабет похлопала его по плечу. — В ней есть и моя доля.

— Не вопрос, красотка, — ухмыльнулся Эш. — Половина твоя.

Я, не отрываясь, смотрел на прекрасную фигуру Элизабет и впитывал ее божественный образ. А когда весь мир скрылся за серой пеленой, перед моим внутренним взором предстал ее воображаемый лик, которым я продолжал любоваться до тех пор, пока я не осознал себя сидящим в неудобном жестком кресле. Мои конечности были надежно зафиксированы, а голова зажата между двумя ребристыми пластинами.

Где я? Это была не та комната, в которой я изволил лишиться чувств. Там был серый матовый потолок, а здесь потолок белый и густо покрыт неяркими точечными светильниками. Я повертел глазами, но увидел только гладкую стену и края пластин, сжимавших мой череп.

Прислушался. Где-то рядом беседовали трое. Двое, судя по голосам, мужчины и одна, судя по запаху духов, женщина. Ни Эша, ни моей возлюбленной Элизабет, к которой я уже почти охладел, среди них не было. Разговор велся на ломаном австралийском, и я с трудом разобрал, о чем идет речь. Мне помогло то, что беседа шла неторопливо и с большими перерывами. Похоже, говорившие ели и пили, лишь изредка перебрасываясь фразами.

Один из невидимых собеседников с выражением вселенской скорби произнес: