– Я всегда хотела быть преподавателем. Всегда. Еще в детстве я мечтала об этом, – она улыбнулась своим воспоминаниям, – у меня было много учеников – моих младших братьев и сестер, так что уже тогда я могла тренироваться в педагогике.

Он обнял ее покрепче.

– Я была бы счастлива тем, что учу детей читать, рассказываю им про алфавит… – Кейт ненадолго замолчала. – И я, конечно же, думала о том, чтобы закончить обучение. Но я буду, наверное, очень глупо себя чувствовать в средней школе в двадцать четыре.

Даррен, смеясь, пообещал:

– Ну, ничего, я мог бы оказывать тебе посильную помощь, помогать тебе прятать костыли под партой и чинить твой слуховой аппарат.

Она ткнула его под ребро острым локтем. Они устроили шутливую драку, которая закончилась тем, что Даррен обманным путем заключил ее в объятия, и она не смогла высвободиться. Кейт затаила дыхание.

– Ты должна сказать «да», – предупредил он, – прежде, чем я прибегну к щекотке.

– Нет! – завопила она.

– Не говори потом, что я тебя не предупреждал, – сказал он и принялся ее щекотать.

– Это моя награда? – спросила она, затаив дыхание, несколько минут спустя, когда Даррен, стянув с нее топик, ласкал ей шею, грудь, покрывал ее тело поцелуями, спускаясь все ниже и ниже.

Ему потребовались невероятные усилия, чтобы отвлечься от того, чем он занимался, и ответить на ее вопрос.

– Нет, – он с неохотой встал с дивана, – твоя награда будет заключаться в том, что я буду лично готовить для тебя ужин сегодня вечером. Ужин состоится в пентхаусе. – Он жестом указал на потолок.

– Ты умеешь готовить?

– Я просто весь полон сюрпризов и неожиданностей! – ответил он, жалея о том, что самую главную неожиданность придется приберечь на потом.

Как она воспримет известие, что он Даррен Эдгар Кэйзер? И если она переживала о том, что менее образованна, чем нелепый Эдгар, очкастый компьютерщик, то как же тогда она воспримет разницу между ней и Дарреном Кэйзером?

И теперь ему никак нельзя спешить.

Но беда в том, что Кейт очень остро реагировала на ложь. А он, получается, лгал ей все время, с момента их встречи, выдавая себя за другого человека.

Сравнивая свою жизнь с ее, он начинал чувствовать себя виноватым. Сынок богатого папочки, капризный ребенок – вот кем он был.

И его каприз, его шутка, шутка глупого и избалованного ребенка, которую он разыграл здесь, в Сиэтле, могла стоить ему женщины, от которой он просто голову потерял, без которой он теперь жизни себе не представлял.

Но если он сейчас скажет ей правду, она прогонит его. Он знал это, он видел ее реакцию на ложь и обман. Она ненавидела предательство больше всего на свете.

Даррен отправился на рынок, чтобы купить продукты и приготовить то, что он умел готовить достаточно хорошо, – омаров. Его семья в течение многих лет жила в штате Мэн, где блюда из омаров были традиционными.

И Даррен решил под омары с помощью намеков и шуток рассказывать Кейт о себе.

Вернувшись, Даррен заметил, что машина Кейт стоит около дома, значит, она никуда не ушла. Он с трудом поборол в себе желание зайти к ней вместо того, чтобы отправиться к себе наверх и заняться приготовлением ужина.

Но он убедил себя, что это всегда успеется, так как Кейт жила рядом.

К тому же ему стоит уважать ее личную жизнь, позволить ей быть без него какое-то время, заниматься своими делами.

Убедив себя этими доводами, Даррен поднялся к себе и начал готовить ужин. Он даже не старался – бесполезно – заставить себя не думать о Кейт, не гадать, чем она сейчас занимается, о чем думает.

Кейт же, видимо, либо усмиряла себя так же, как он, либо была занята своими делами, потому что от нее не было никаких вестей до пяти часов – он пригласил ее на ужин ровно к пяти.

Когда Даррен пошел открывать ей дверь, он заметил очки, лежащие на полочке, и в нерешительности задержался около них на мгновение. Возможно, ему следует постепенно избавляться от маскировки и даже позволить Кейт сделать ему стрижку.

Он не стал надевать очки.

Когда он открыл дверь, у него в буквальном смысле отвисла челюсть от… смешанных чувств.

Нет, он знал, что Кейт красива, прекрасна, восхитительна, сексуальна, но чтобы настолько?

– Если бы я был одеждой, я хотел бы быть этим платьем, – сказал он, когда к нему вернулся дар речи.