НаПортобелло-роуд, как всегда, царили суета и густая смесь ароматов. Был разгар пятницы, и на рынке торговали лишь овощами, фруктами и дешевыми безделушками, рассчитанными главным образом на небогатых туристов. Венеция часто приходила сюда на несколько часов, чтобы отобрать товары для субботней торговли. Сейчас она осторожно разворачивала фигурку из глазурованного фарфора.

Айрин сидела в маленьком складе позади киоска и улыбалась. Она была рада приходу Венеции. Старая леди обладала удивительной способностью заставлять людей раскошеливаться. Ее присутствие шло на пользу фирме «Хоббит», но лишало прибыли мелких торговцев. Такова жизнь, думала довольная Айрин: что одному здорово, то другому смерть. Покупатель рад, я рада, а больше всего рада сама Венеция.

Сегодня старуха была в ярко-красной косынке, пламеневшей на фоне множества вещиц, разложенных на самодельном столе. Венеция подняла взгляд, и на ее тонком, обычно суровом лице расплылась широкая улыбка. Она явно затмевает меня, думала Айрин, понимая, что с каждым днем все больше любит Венецию. Когда морщинистое лицо восьмидесятисемилетней старухи становилось довольным и воодушевленным, можно было догадаться, какой она была в молодости. Наверно, я единственная, кто еще видит в ней хорошенькую девушку, думала Айрин. Для всех прочих она остается почтенной пожилой леди. Для людей существует только «здесь» и «сейчас», они никогда не видят прошлого. И тут праздным размышлениям Айрин пришел конец. О Боже, ведь то же самое можно сказать и обо мне, подумала она. Да, я на двадцать с лишним лет моложе Венеции, но право на бесплатный проезд в автобусе автоматически делает меня пожилой женщиной. Эта мысль расстроила Айрин, и она попыталась убедить себя, что шестьдесят пять лет ничем не отличаются от двадцати пяти, если не считать того, что она ходит медленнее, а когда пытается бежать, у нее начинается одышка. Но отличие все же было, и оно печалило Айрин, когда она слишком долго думала об этом. Если не считать бизнеса, ее жизнь была не такой заполненной, как когда-то. Не нужно было торопиться домой, чтобы приготовить мужу еду, накормить детей и сделать сотню дел, которые всегда ждут своей очереди, если в доме живет не один человек. Мы с Венецией одинаковые, думала Айрин. Обе одинокие. И наши друзья медленно исчезают, один за другим оставляя этот свет. Айрин нечасто позволяла себе такие мысли. Она не была религиозна и упорно отказывалась думать о смерти и обо всем том, что с нею связано. Она считала, что, пока человек жив, нужно пользоваться этим, а потому приняла импульсивное решение.

— Венеция, — сказала она. — Я кое-что придумала. Нам нужно устроить праздник. На прошлой неделе мы хорошо поработали, и это следует отметить. Может быть, съездим пообедать или завтра отправимся в Вест-энд и посмотрим какое-нибудь шоу? Как вы думаете? Что могло бы доставить вам удовольствие в этот уик-энд?

Венеция на мгновение задумалась, а потом медленно ответила:

— То, что могло бы доставить мне удовольствие, невозможно.

— Ерунда. На свете нет ничего невозможного. Скажите мне, что это, и я все устрою.

— Мне хотелось бы еще раз посетить Черри-Триз, когда там будут дети. Когда-то я радовалась этому.

— Ради Бога, объясните, почему это невозможно?

По многим причинам, думала Венеция, ощущая чувство вины. Главным образом потому, что я не слишком одобряла брак Саманты с Тони. Осуждала, презирала, а теперь все это рикошетом ударило по мне. Моя внучка оставила отца ее детей ради другого мужчины. Развалила семью, а я позволила ей это. Но Венеция не могла так сказать, потому что не находила нужных слов. Все было слишком запутанно. Ее мысли напоминали клубок ниток, которым поиграл котенок. Венеция неловко замешкалась и наконец сказала:

— Потому что я им больше не родня.

— Конечно, родня, — возразила Айрин. — Вы по-прежнему остаетесь детям бабушкой.

Прабабушкой, — напомнила Венеция.

— О Господи, ну да! Я всегда забываю. Но это неважно. Вы родня и имеете полное право на визит. Сейчас я схожу в пивную напротив и позвоню дочери.

— И что вы ей скажете?

— Что мы приедем на уик-энд и чтобы она встретила нас в Брокенхерсте. Мы приедем на поезде, который отправляется с вокзала Ватерлоо в семь тридцать. Это сэкономит нам кучу времени. Успеем собраться.

— Но это невозможно! — воскликнула Венеция. — А как же быть с киоском? Завтра единственный рабочий день.

— Нет проблем, — беспечно ответила Айрин, решившая не останавливаться на полпути. — Я попрошу Джо, торгующего в соседнем киоске, чтобы за нашим прилавком посидел его сын. Такое уже бывало. Конечно, выручка немного упадет, ну и что? Я уже говорила, что последние недели торговля шла бойко. Я могу себе это позволить. — Она поднялась и вышла.

— Постойте! — крикнула ей вслед Венеция. Она хотела сказать, что нечестно ставить Фелисити перед фактом, не спросив разрешения заранее. Но было уже поздно. Айрин исчезла за дверью «Виноградной грозди».

Стоял вечер пятницы. Фелисити кое-как умудрилась навести в Черри-Триз порядок. У нее хватило времени даже на то, чтобы побрызгать мебель аэрозолем. Запах свежей полировки придает дому чистоту и уют. Это была одна из маленьких хитростей ее матери, которую Фелисити с удовольствием позаимствовала. Она съездила за покупками, набила кладовку продуктами, которых хватило бы на месяц, приготовила на ужин огромное количество своего фирменного блюда мусаки, представлявшей собой рубленую баранину по-гречески, с баклажанами в остром соусе, — и салата, половину которого собиралась заморозить и съесть на следующей неделе.

Конечно, все это было куплено на деньги, заработанные ею у Оливера Дикенса. В тот день Фелисити не прочитала ни строчки. Но она утешала себя тем, что на следующей неделе обзаведется помощницей и тогда ее жизнь изменится как по волшебству. Фелисити мельком увидела свое отражение в кухонном зеркале и остановилась. Темные волосы прилипли к потному лбу. Успеет ли она вымыть голову до вечера? Едва ли. Фелисити слегка взбила волосы. Вид у нее был измученный. Но имелся один плюс: похоже, она слегка потеряла в весе. Она втянула щеки и внимательно посмотрела в зеркало. Да, наверняка. Скулы стали более выпуклыми. Так гораздо элегантнее. На мгновение Фелисити почувствовала удовлетворение и даже тщеславие. Тони будет доволен. Однако эта мысль тут же переросла в досаду. Кем она стала? Рабыней, вылизывающей дом, чтобы доставить удовольствие мужчине? Она облокотилась о подоконник, полюбовалась плодами своего труда и нашла ответ. Женой. Вот кем она стала. Это было страшновато.