Креста, подумал Рамиро. Вздохнул. Достал пачку, выковырял папиросу. Покатал в пальцах, нащупывая рубчик меж сигарной крошкой и мундштуком из бумаги.

— Вы с Крестой прекрасно работали вместе, — Лара моментально обнаружила брешь. — Ты же не станешь разочаровать ее? Она на тебя рассчитывает.

— А ты уже наобещала ей за меня.

— Она не хочет никого другого.

— Шантажистки. — Рамиро сломал папиросу и поднялся. — Я не собирался все лето торчать в городе. У меня пропасть работы в Вышетраве.

— Прeмьера назначена на пятое сентября. Времени достаточно, Рамиро. Когда ты хочешь, ты работаешь очень быстро.

— Я люблю бездельничать.

Лара торжествующе улыбнулась Рамиро в спину — она победила.

— Ленивый гений, — крикнула она. — Я приеду на неделе, обговорим детали. Расскажу подробно. Не вздумай сбежать!

Рамиро толкнул дверь и вышел в полутемный холл. Ковер под ногами, череда хрустальных люстр. Стертый мрамор ступеней.

Лето на приморской вилле, где никого, только сторож и садовник, работа в охотку прохладным утром, и — долгий день и вечер на пляже или в кафе на террасе, под соснами… Эх!

Креста до сих пор заставляет мужчин совершать безумства. Даже собственного племянника.

Вишни в цвету на площади с фонтаном. Рамирова машина — длинная, тяжелая "Фриза", похожая на баржу — дожидалась хозяина у кромки тротуара, рядом с театральной тумбой. Нагретая кожа сидений сбрызнута белым крапом лепестков. Крышу у "фризы" Рамиро отвинтил еще вчера, и теперь она украшала антресоли лиловым горбом.

В цветущих ветках орали воробьи. Проспект был пуст. Полдень.

Рамиро плюхнулся на горячее сиденье и, наконец, закурил.

— Господин Илен, угостите?

На ярком солнце Десире кажется еще более чужой и холодной. Словно призрак ушедшей зимы. Того и гляди развеется.

Девочка-химерка. Молодежи положено шуметь, шалить и радоваться жизни, а не изображать изможденных вурдалаков. Красивая же девчонка. Зачем нарисовала себе провалившиеся щеки и глазницы?

— Тебе нельзя курить. Ты же танцуешь.

— Пока можно. После двадцати брошу.

Рамиро усмехнулся. По мнению соплюшки, до двадцати — еще целая вечность. А после двадцати — старость, и придется беречь себя.

— Нет, — сказал Рамиро. — Не угощу. Твоя мать меня захомутала, и я буду мстить.

— Моя мать обвела вас вокруг пальца.

Девочка обошла машину, легко вскинула ногу в полосатом гетре и перешагнула дверцу. Опустилась на просторное пассажирское сиденье рядом с Рамиро — как бабочка, ей-богу.

— Она не договаривалась с госпожой Кариной. Пока. Ей нужна была козырная карта — ваше согласие. Теперь госпожа Карина стряхнет нафталин и возьмется ставить спектакль. Раз уж вы согласились, как же она вас бросит?

— Ах ты, дьявол! — Восхитился Рамиро. — Вот же интриганка! А ты зачем ее мне сдаешь?

Десире пожала плечами.

— Вы такой наивный. Вас легко обмануть. Театр — змеюшник, вы забыли?

— Забыл, — признался Рамиро.

Девочка бледно улыбнулась.

— Будьте осторожны. Когда даете обещания. — Она помолчала и добавила совсем тихо: — Холодный Господин все слышит.

Уставилась перед собой на дорогу, нахохлилась и замолчала. На тонкое запястье намотан шнурок, на шнурке — какая-то костяная штучка. То ли свисток, то ли брелок.

Рамиро метко попал окурком между прутьев канализационной решетки.

— Очнись. Тебя подвезти?

— Нет, у нас репетиция.

Взмах полосатой ноги — и девочка медленно бежит назад, плывет, не касаясь асфальта. Белесая, в черных пятнах, ночная бабочка. Между цветущих деревьев, к белым колоннам театра под золотой драконидской колесницей.

Мир наискосок перечеркнут радугой, неколебимо стоящей над фонтаном.

Рамиро пожал плечами и поехал в библиотеку.

Дня три всего, как пригрело солнце. Поздняя весна. Вернее, и весны-то нет никакой, сразу лето случилось. Редкие прохожие на бульварах ошалело глядели в небо и улыбались. Кто-то недоверчивый не расстался еще с зимним пальто, кто-то, в безмятежном восторге, вышел в белой маечке и сандалиях на босу ногу. Пахло пыльцой и новой, только-только появившейся пылью, горячим асфальтом и водой.

Рамиро свернул с бульвара на Четверговую площадь, проехал еще немного и остановился на углу Семилесной улицы, у здания Библиотеки Изящных Искусств, что напротив Института Истории и Архивов.

— Ого, повылезли как грибы, — сказал он сам себе, рассматривая темные фигуры, облепившие балюстраду историко-архивного и портик библиотеки. Под ало-золотым щитом "Представительство Плазма — Вран" на крыше соседнего особняка сидело человек десять — на самом краю, на корточках, в ужасно неудобных позах.