Отворилась дверь, вошла Таволга, бледно-золотая, тонкая, с невенитской сумкой через плечо.

— Вра-ан! — Тотчас бросилась к мальчику. — Как ты мог!

— Хилый детеныш, — буркнул тот. — Сразу отключился. Я и вопроса задать не успел.

— Высокое небо… разве так можно! — Вспорхнули тонкие руки, огладили воздух вокруг белобрысой головы. Спустились к груди, задвигались, разбирая, распутывая невидимые нити. — Сила есть, ума не надо. Изувер.

Мальчишка шевельнулся и застонал.

— Рэнни, посади его. — Таволга встряхнула кисти и снова принялась гладить воздух у висков юного Агилара. — День, принеси воды.

Герейн приподнял и посадил парня на стул. Голова мотнулась, между век блеснули белки.

— Мммммм!..

— Вода, — под нос сунулся стакан.

— В сумке, в темной бутылочке, — сказала Таволга. — Накапай.

Запахло лекарством. Герейн придерживал расслабленное тело за плечи. Приняв стакан, Таволга понемножку поила несчастного. День, присев на соседний стул, растирал ему руки.

— Ммммммм… В-ваше в-величество… — мальчишка поперхнулся. Дернулся, пытаясь вскочить.

— Сиди, — велел Герейн. — А то опять грохнешься.

Глаза Стрева заметались от одного лица к другому. Вернулись к Герейну, в них застыла мольба.

— Стрев, — сказал Герейн. — Ты, конечно, натворил дел. Но Врану я тебя не отдам. Я твой король, я пришел за тобой, ты принадлежишь мне.

Мальчишка закивал и чуть снова не опрокинулся.

— Сиди и не двигайся. Помоги своему королю, скажи правду. Кого вы призвали, когда совершили обряд?

— Н-най…марэ — пролепетал мальчишка.

День выругался. Таволга ахнула. Вран промолчал, но молчание его сделалось оглушающим.

— Кто додумался принести жертву? Ты? Кто-то другой? Чья это была идея?

— Учи… тель… — Стрев не мог смотреть на короля, зажмурился. Из-под век поползли слезы. — В-ваше величество! Мой король… я… простите меня.

— Прощу, если поможешь мне исправить твою ошибку. Твой учитель, кто он? Его имя?

Мальчишка всхлипнул. Глубоко вздохнул, пересиливая спазм. Потом выговорил хрипло:

— Это… Сайран Флавен… мамин дядя…

— Господина Дня сейчас нет на месте, — сказала секретарша.

Рамиро еле удержался, чтобы не выругаться.

Ну надо же, когда не надо, целыми днями торчит у себя в конторе: вон, в приемной висит огромный плакат, видимо сотрудники подарили — "День круглые сутки."

Надо же, золоторогому не чуждо чувство юмора. Или это девиз его управления?

День круглые сутки… ну и где он шляется?

— Его вызвали в "Плазму", — сжалилась секретарша. — Что-то срочное.

Еще бы.

Он поспешно попрощался и покинул приемную. Резиденция "Плазмы" находилась неподалеку. Проще поймать Дня там, чем безуспешно названивать по телефону.

После нападения на особняк Агиларов он отвез по домам Лару и едва пришедшего в себя Виля, который сам не мог уверенно вести машину.

Впрочем, Вильфрем, как настоящий профи, едва придя в себя тут же начал задавать вопросы.

Рамиро замучался на них отвечать, пока рулил в портовый район, где проживало семейство сэна Вильфрема.

— Повтори еще раз, — говорил Виль, ощупывая голову. — Агилар отказался выдать тело убитого?

— Виль, никто и не приезжал за ним. Я думаю, у Врана были веские причины так поступить, но ворваться в дом одного из высоких лордов, захватить наследника…

— Что-то взбудоражило дролери. Обычно они осторожны.

— Сумасшедший дом, ей Богу. Если король не вмешается… Ты отлично знаешь, что всякий раз творится на совете лордов — Макабрины и Аверохи не могут успокоиться еще с гражданской войны. У старого Макабрина на Врана конкретно воот такой зуб. Железный. Все это время его сдерживала присяга, но теперь Вран покусился на исконное право каждого рыцаря — неприкосновенность дома и семьи.

— Король вмешается, — уверенно ответил Виль и в очередной раз ощупал голову. — Я и сам поддерживаю взгляды Макабринов. Наука не должна зависеть от милостей чужой расы, тем более военная наука. Но начинать сейчас междоусобицу — дичь, безумие. Нет никаких предпосылок.

— Мне всегда казалось, чтобы начать войну — предпосылки не нужны, нужно только горячее желание одной из сторон, — мрачно ответил Рамиро.

— Я потом не видел профессора Флавена, — Виль аккуратно повертел головой и поморщился. — Ему стало нехорошо?