Из леса раздался жуткий вой.

Дарен скривился, как от зубной боли, и пришпорил коня.

— Беги, Броня, беги!..

Так чтобы ветер яростно хлестал по щекам, чтобы ливень злобными иголками выкалывал глаза, так, чтобы телесная боль вытеснила душевную… Он не любил убивать. Но делал это с завидным постоянством, будто сама насмешница-Судьба издевалась над ним. И так горько было Дарену, но изменить что-либо он был не в силах: оставалось только лететь стрелой вперед, не оглядываясь на оставленные позади несчастья. Лететь черноперой стрелой смерти…

Дарен отчаянно понимал, что ему вовек не отмыться, не отмолиться от пролитой им крови, что она будет преследовать его везде, куда бы он не направился, и что он до конца жизни был обречен слышать плач матерей и жен, убитых им. Он понимал, что как никто другой виновен в том, что чужая ненависть окружает его плотным, вязким коконом, из которого не выбраться, в котором задыхаешься, как в воде… Он понимал все. И старался не поддаваться кровавому безумию, но, чем дольше он боролся, тем яростнее опутывал его своими сетями невидимый паук, и тем меньше ему хотелось сопротивляться…

— Да, я трус! — зло выкрикнул он дождю. — И что с того?!

— С того?.. С того?.. — откликнулось эхо тоскливо.

Ездец упрямо сжал губы и вскинул голову. Руки в кожаных перчатках до боли сжали поводья, капюшон слетел с головы, и намокшие вмиг волосы облепили голову.

Страшные шрамы на теле вновь затянули болью, реагируя на холод и сырость.

"И пусть их! — ожесточенно думал Дарен. — Пусть!"

К концу дня дождь так размыл дорогу, что копыта коня увязали в нем на ладонь. Дарен тоскливо посмотрел на приближающуюся развилку: одна вела в ближайшее селение, а вторая к пограничной заставе, однако и ежу было понятно, что до границы он уже при всем желании не доедет. Путник легонько сжал бока вымотавшегося Брони.

Старолесск со своей каменной стеной, усыпанной бисером бойниц, мало напоминал весницу, и Дарен не удивился бы, если через пару лет на карте появится новый город. Хотя, если вспомнить историю (а с историей, прямо его не касающейся, у Дарена были нелады с самого детства), то раньше Старолесск и был полноправным пограничным городом, но после нескольких инцидентов на заросско-акиремской границе навевающая издалека ужас каменная стена полуразвалилась, жителей почти не осталось, а дома горели, как факелы, не затухая, и город перестал существовать. Остатки былой мощи хранила в себе грубая кладка серых неприветливых стен, да не успевшие сгореть древние рукописные книги.

Но Дарен никогда здесь не был, книгами интересовался только поскольку постольку, а непрекращающегося почти восемь лет пожара не видел, да и не мог видеть, и потому отстраивающаяся заново стена подтолкнула его к совершенно другим мыслям, глядящим в светлое будущее, а не в темное прошлое.

Где-то на лестницах перекрикивались рабочие, стучали топоры, слышалась отборная ругань, смеялись дети на улицах, кричали родители их родители…

Медленно, но неумолимо темнело. Солнце, так и не выглянувшее из-за сизых матовых туч за весь день, завершало чертить полукруг и спускалось к алой ниточке горизонта.

Дарен, подъехав вплотную к негостеприимно закрытым воротам, спешился и, взявшись на массивное кольцо, три раза стукнул.

Прошла волна, вторая, третья… Смеркалось. Путник хотел было уже снова стучать, но тут ворота со скрипом стали открываться, выпуская сухонького седого старичка в небогатой одежде.

— Вечер добрый. — поздоровался он.

— Здравствуйте. — Дарен кивнул ему и собирался въехать, но старичок загородил собой проход.

Путник нахмурился:

— Что-то не так?

— Дык… Пошлину заплатить надобно.

Дарен оторопел.

— Что? Какую пошлину?

— Какую-какую… — и он вытащил из-за пазухи смятый листочек. — Читать умеете, господин?

Путник нетерпеливо выхватил бумажку из сморщенных рук и пробежался по ней глазами. Потом в сердцах сплюнул.

— Слушай ты, старый сморчок, ты сам-то это читал? Тут написано: "брать пошлину с караванов!", я, что так на караван похож?!

— А мне почем знать? — дотошный старичок не собирался сдаваться. — Мало ли, что, хе-хе. Может, ты в сумках чего прячешь.

— Прячу. — добавив меда в голосе, сказал Дарен и рявкнул: — Удавку тебе на шею, старый хрыч!

— Ты меня тут не пужай! — он подбоченился. — Пуганные мы уже, пуганные… И не раз, замечу, ох, не раз.

Путник сузил глаза, в которых появлялись отзвуки начинающейся бури, но, то ли дедок их не видел, то ли не хотел замечать.

— На, — Дарен со злостью выхватил кралльский приказ, чуть не порвав ценную бумагу, и всунул ее под нос деду. — Я мерцернарий его Светлости кралля Блуда Первого.