Старик снова делает вид, будто не слышит.

— Юлия Рогаева… — Его голос дрожит в зеленоватом сумраке. — Как вы думаете, что это за имя? Откуда оно? Ведь это не еврейское имя, не так ли?

— Какое сейчас имеет значение, еврейское или не еврейское?! — Кадровик уже раздражен всерьез. — Главное, что эта женщина всё еще числится в списке наших работников.

Старик долго смотрит на него, потом успокаивающе, как ребенку, кладет ему руку на плечо.

— Что с тобой? — негромко, но подчеркнуто спрашивает он. Почему его ответственный за человеческие ресурсы всё время дергается и предостерегает? Чего он так боится? Хозяин сам решает, что важно и что не важно, не так ли? Так вот, он, как хозяин, полагает, что его ответственный несомненно прав в том, что главное для нас — это то, что погибшая женщина всё еще числится в списке наших работников. Но как раз поэтому — как раз поэтому! — именно мы и должны воздать ей должное. Что же касается ее имени, то он хотел бы напомнить своему ответственному за человеческие ресурсы, что, кроме всего прочего, нам еще предстоит выяснить, откуда она родом. Должны же мы знать, куда доставить тело. Неужели его Кадровик уже забыл, что именно ему поручена эта миссия?

Сначала никто из нас его не заметил. А когда заметили, решили, что это кто-то из службы безопасности, из тех людей, что обычно приходят на наши совещания в надежде выловить еще какие-нибудь крохи информации, какие-нибудь интимные детали, в особенности о тех пострадавших, которые, возможно, сами были косвенными пособниками террориста-самоубийцы. Поэтому никто не стал задавать ему лишних вопросов, тем более что он спокойно сидел себе в углу, прислушиваясь к словам социальных работников, психологов, оценщиков из налогового управления и сотрудников муниципалитета, которые один за другим докладывали о погибших, раненых и их родственниках — старожилах и новых иммигрантах. А список у нас внушительный — трудно поверить, но есть люди, которые пострадали в терактах чуть не десять лет назад и до сих пор не получили всей положенной им помощи.

Под конец кто-то все-таки спросил его, кто он такой и по какому делу, и тогда он извинился за вторжение и сказал, что пришел передать данные о «своей» погибшей. А потом произнес по буквам ее имя и фамилию и с такой легкостью назвал номер ее удостоверения личности, как будто это был его собственный личный номер. Поначалу ее имя и номер ничего нам не сказали, но потом кто-то вспомнил, что у нас осталась еще одна неопознанная жертва теракта минувшей недели, память о котором уже была вытеснена ужасами последующего взрыва. Мы-то были уверены, что ее давным-давно перевезли в Абу-Кабир, в Институт судебной экспертизы, и тем самым сняли с нас ответственность за нее. Оказывается, ничего подобного — тело все еще здесь, в Иерусалиме. И благодаря какой-то нелепой статье, которая то ли уже была, то ли только будет опубликована в местной газете, этот молодой человек сумел ее опознать. И тут он снова повторил ее имя, фамилию и номер удостоверения личности.

Но сам-то он кто? Кто он ей — родственник? друг? сосед? А может — некоторые сразу переглянулись, — тайный любовник, из тех, что порой объявляются после смерти женщины?! У нас и такие случаи бывали. Но нет, он, оказывается, не то, и не другое, и не третье, и вообще он даже не знал ее лично, а пришел лишь в качестве начальника отдела кадров той пекарни, что на выезде из города. Оказывается, эта погибшая — новая иммигрантка и, видимо, одинокая женщина — какое-то время работала там уборщицей. Но поскольку она не была постоянной работницей, никто не хватился, когда она несколько дней не появлялась в цеху. И вот теперь они хотят как-нибудь исправить свою оплошность и готовы принять участие во всех положенных по такому случаю действиях.

Эта готовность хозяев крупной фирмы участвовать на паях с государством в последних заботах о погибшей женщине, причем без особого шума и рекламы, внесла какое-то тепло в сердца всех, кто присутствовал на этом мрачном совещании, и немногословный молодой человек был поручен попечению милой представительницы Министерства абсорбции, которая тут же вывела его в соседнюю комнату, чтобы записать все сведения о «его» погибшей, а также его собственные личные данные, которые позволят найти его, если потребуется. И уже в ходе их разговора, как она потом рассказала, выяснилось — хотя это не имело отношения к судьбе погибшей, — что этот симпатичный молодой мужчина уже успел развестись и теперь временно живет у своей матери.

И поскольку сотрудница Министерства абсорбции — молодая женщина с сияющими живыми глазами и беглым, но со следами чужого акцента ивритом — хочет выписать для себя не только личные данные погибшей, но и ее биографию, написанную рукой Кадровика под диктовку этой Юлии Рогаевой, а он никак не хочет расстаться со своей бежевой папкой, она торопливо ведет его в соседний пустой кабинет, и, пока выписывает там то, что ей нужно, Кадровик вдруг набирается смелости и спрашивает, видит ли и она, как некоторые другие, какую-то особую красоту в лице женщины, запечатленной на снимке в бежевой папке. Она, однако, мельком глянув на фотографию, равнодушно закрывает папку, возвращает ему эти несколько листочков, уже слегка пропитавшихся запахом ее духов, и в свою очередь задает ему странный вопрос: «А почему бы ей не быть красивой?» И тут в ее маленькой ладони раскрывается крошечный сверкающий мобильник, и она быстрым чужим языком передает в свое министерство только что выписанные данные. Потом снова поворачивается к Кадровику:

— Ну вот и всё. Теперь вы свободны. Теперь мы сами разыщем ее родственников и выясним, чего они хотят.

Но Кадровик задерживает ее тонкую руку:

— Минутку, минутку. Я вовсе не тороплюсь на свободу. Вы, наверно, не совсем поняли то, что я сказал там, на совещании. Сейчас я выступаю как представитель крупной фирмы, которая может и хочет помочь вам в этом трагическом деле. Более того — даже заинтересована помочь. Я бы сказал, что наша гражданская совесть попросту обязывает нас — вот именно, обязывает — доказать конкретными делами, что мы действительно ценим и глубоко уважаем каждого отдельного нашего работника, даже если это временная уборщица. И поэтому наша фирма весьма решительно настаивает на продолжении сотрудничества с вами, я имею в виду — с государством, в последних заботах о погибшей. Ведь нас из-за нее, как я уже рассказывал, оговорили в печати и даже, представьте себе, — обвинили в бесчеловечности!

— В бесчеловечности?! — Девушка с любопытством смотрит на Кадровика, и его вдруг охватывает желание получше запомнить тонкий овал ее лица, чтобы никто уже не мог потом сказать, что и эта женщина не задержалась в его памяти. Избегая деталей, он объясняет ей суть пасквильной статьи, которая должна появиться послезавтра в печати — а по правде говоря, просто в жалкой местной газетке, даже, по сути, газетенке, — но поскольку старается при этом ни словом не упомянуть о пожилом Мастере и его влюбленности,то с сожалением чувствует, что в таком пересказе вся эта история становится похожей, скорее, на сухую бюрократическую справку.