— Зачем ему скрываться? Не верю я, что он ее муж, мисс Белл. Любой мог прийти и сказать, что он — муж. Поэтому я и побежала наверх.

— Проверить, что он ее муж?

— Проверить, не убил ли он ее, — ответила она просто, а у меня вдруг почему-то похолодела спина.

Домой я доехала на такси, но в безопасности себя почувствовала только тогда, когда убедилась, что Джозеф запер все замки и засовы, и увидела своих собак, как всегда без меня лежавших в лучших креслах в библиотеке.

На следующий день я рассказала инспектору о случае в доме на Халкетт-стрит. Но он только посмеялся над моей попыткой связать все это с убийствами.

— Зачем выдумывать то, чего не было. Большинство людей выходят от больных на цыпочках. Внутри у них все может кипеть, но выходят они тихо. Проверьте как-нибудь сами. А то, что он прятался… Может быть, просто плакал. Есть люди, которые ни за что не покажут своих слез.

Но после посещения мисс Бассетт тем же вечером уверенности у него поубавилось. Он договорился с Лили Сандерсон так же, как и я. Повезло ему больше, дочь ушла.

— Ничего определенного, — сказал он мне потом. — Но в этом несомненно есть все же что-то странное.

Она наотрез отказалась с ним разговаривать. Когда он спросил, зачем она звала полицию, она заявила, что такого не помнит.

— От этих лекарств я иногда сама не своя.

Она лежала и все время смотрела в одну точку, разглядывая что-то недоступное инспектору.

Когда он завел разговор об убийстве Флоренс Гюнтер, она вообще ничего не ответила. О своем муже сообщила не намного больше:

— Моя дочь хорошая девочка, а о нем чем меньше вспоминать, тем лучше.

Потом сказала, что у нее появились боли, раздраженно позвала Лили, и ему пришлось уйти.

— Но она что-то знает, — сказал мне инспектор. — Муж, может быть, и ни при чем. Но она что-то знает. У нее такой характерный взгляд. Я уже видел похожий.

— А какой?

— Такой взгляд был у одного человека перед тем, как он выпрыгнул из окна десятого этажа.

Вот таким образом этот след, как и все другие, которые могли дать что-нибудь полезное для защиты, ни к чему не привел. Я уверена, что инспектор сделал минимум еще одну попытку поговорить с ней. Но она была либо напугана, либо, что более вероятно, предупреждена. И ничего не сказала. Она умерла до того, как все выяснилось.

Суд над Джимом начался до десятого июня. Общественное мнение и обвинение всячески торопили приготовления. Защита тоже помогала. Джим плохо переносил заключение. Камера оказалась темной и душной. Власти пытались как-то сгладить ненависть, которую публика испытывала к Джиму, но она была слишком сильна.

В прессу просачивались обрывки информации. Стало известно, что, несмотря на усилия Амоса, на одежде Джима удалось обнаружить мельчайшие пятна крови. И что в день убийства Сары Джим был на склоне около десяти вечера. Нашлись два человека, мужчина и женщина, которые сообщили, что в тот вечер они недалеко от тропинки видели человека в одежде для гольфа. Он что-то вытирал с рук носовым платком.

Мужчина по имени Френсис К. Деннис говорил с репортерами весьма неохотно.

— Я вообще не хотел быть в этом замешанным, но жена настояла. Мы с ней тогда гуляли и подошли к началу подъема примерно без пяти десять. У нее слух лучше моего. Она первая остановилась и сказала, что наверху кто-то продирается сквозь кусты. Мы прислушались. Похоже было, что кто-то бежал по склону. Мы подождали, пока шум стих, и только тогда пошли наверх. Жена нервничала. Ну, примерно на полдороге увидели мужчину. Он стоял футах в десяти справа от тропы. На нем был светлый костюм для гольфа и кепка. На нас он не обратил внимания. Что-то вытирал с рук. Когда мы поднялись на холм, жена сказала: «Он порезался. Завязывал руку». Но я ответил, что он, наверное, споткнулся и упал, когда бежал. Вот, по-моему, и все.

Для защиты это был сильный удар. Тем более сильный, что пришелся не вовремя, содержал много убедительных подробностей и был неожиданным. Оба свидетеля — и муж и жена — были убеждены, что пробежавшим перед этим по склону человеком был Джим. Годфри Лоуелл в отчаянии всплеснул руками:

— Это дело фактически рассматривается в прессе! Приговор вынесут до суда, а не после.

Я много думала о том, как жил Годфри в то время. Весь день на работе, постоянные совещания со своими многочисленными помощниками. А потом бессонные ночи, размышления, поиски хоть каких-нибудь слабостей в обвинении, хоть каких-нибудь зацепок, чтобы сказать:

— Могу сообщить вам, господа присяжные заседатели…

Что? Что он мог сообщить? Что Джим был хорошим малым, давал хорошие обеды и прекрасно играл в бридж? Что он был добропорядочным гражданином, который провел вечер в невинной беседе с женщиной, после этого почему-то убитой? Что у него довольно часто шла носом кровь и эта кровь вполне могла попасть на его одежду?

Джим продолжал упрямо молчать, и Годфри все так же мучался и не спал по ночам. Так виновен все-таки Джим или нет?