Весна девятнадцатого года принесла первые серьезные успехи добровольцам. Белый юг вырвался за пределы казачьих областей. Пали большевистские Харьков, Полтава, Екатеринославль и Царицын. Донская армия вновь подошла вплотную к Воронежским пределам.

При каждом известии о поражениях на фронтах матросы озлоблялись и подозрительно зыркали на военспецов. Ночью они напивались, горлопанили песни и устраивали митинги, на которых требовали начисто вырезать всю белогвардейскую сволочь. Капитан их не боялся. Он знал: кто громко грозит, никогда не ударит. Самсонов боялся других людей. Они ходили в черных кожаных куртках, со сжатыми, подрагивающими от напряжения губами. Эти люди обыкновенно молчали, прохаживаясь по коридорам штаба. Им было дозволено заходить во все кабинеты и читать все бумаги. Их боялись даже матросы. Однажды, после падения Харькова, один из матросов в разгуле залез на броневик и матерно, спьяну коверкая слова, обругал Ленина и Троцкого. На другое утро его взяли, а к вечеру расстреляли.

Но Самсонову доверяли или нарочно выказывали расположение для усыпления бдительности. В сущности, ему было все равно. Встав на путь измены, капитан смирился с мыслью, что однажды в его дверь постучат и без лишних слов уведут под руки.

В дверь постучали.

– Войдите.

– Товарищ начштаба! – звонко воскликнул ординарец.

Это был юноша с веснушчатым лицом и большой круглой головой. Его фамилия была Петревский. Самсонов познакомился с ним на допросе в Петрограде. Петревский был юнкером Михайловского артиллерийского училища, и ему грозил расстрел за участие в вооруженном нападении на хлебные склады. Самсонов уже был принят на службу и сумел выгородить Петревского.

– Для вас телеграммы.

– Садитесь, юнкер.

– Первая от Троцкого с требованием активизировать действия против Донской армии.

– Непременно, – Самсонов злорадно усмехнулся. Пользуясь заслуженным авторитетом и непререкаемой репутацией, капитан нарочито пренебрежительно относился ко всякого рода указаниям сверху. Он даже не удосуживался сам читать их, вполне доверяясь Петревскому. – Что еще?

– Еще от начальника гарнизона Тамбова Шубина.

Самсонов скривил надменную гримасу. Он знал Шубина по Александровскому училищу в Москве. Этот лоснящийся тип рождал в душе капитана отвращение.

– Что ему?

– Жалуется на крестьянские восстания в Борисоглебском уезде. Некоторые отряды повстанцев были замечены в окрестностях Тамбова. Просит помощь.

– Славно. Коли просит, нужно дать. Распорядитесь, чтобы командир14-го полка Симонов перебросил в район Тамбова два батальона с батареей.

– Но, господин капитан! – Петревский покраснел. – В распоряжении Симонова всего два батальона! Если он перебросит их под Тамбов, то останется один со своим штабом на важнейшем участке фронта против целой Донской армии!

– Юнкер! Выполнять приказ, – Самсонов встал и, заложив руки за спину, нервно подошел к серванту, открыл стеклянную дверцу и наполнил бокал белым вином. – Что еще?

– Еще приказ от Кастырченко, письменный. Требует явиться сегодня к нему.

Самсонов вопросительно взглянул на Петревского. Кастырченко был, пожалуй, единственным человеком, внушавшим капитану страх. Ходили слухи, что до того, как возглавить Воронежскую ЧК, Кастырченко был мясником в лавке зажиточного еврея. В октябре семнадцатого, с приходом большевиков и началом беспорядков в городе, хозяин лавки пропал, а его жена, переписав все имущество на Кастырченко, с сыновьями перебралась на Западную Украину. В зиму 1918 года Кастырченко был единственным преуспевающим дельцом во всей округе. Он кутил и распутничал, носясь в лихой тройке по улицам, на обочинах которых лежали обмороженные трупы.

Но в марте Кастырченко взяли. Прошло время, о буйном временщике уже стали забывать, почитая его давно расстрелянным. Но произошло неожиданное. Главу чрезвычайки вызвали в Москву, а на освободившееся место назначили Кастырченко.

– Да, буду, – сказал Самсонов. – Телефонируй, что не позже трех. Еще что-нибудь?

– Так точно, – нерешительно ответил Петревский. – Сегодня утром пришло это. Конверт был голубой и без обратного адреса, – Петревский протянул Самсонову блокнотный лист.

Самсонов прищурился и поднял удивленные глаза на Петревского:

– Здесь, должно быть, ошибка. Откуда это?

– Не могу знать.

– Кто-нибудь видел?

– Кроме меня, нет.

– Ладно, идите, юнкер. Я только соберу документы и отправляюсь в ЧК.

– Так точно, – Петревский отдал честь, но в дверном проеме обернулся и, как показалось Самсонову, подмигнул. – Капитан, если понадобится моя помощь в случае особенных обстоятельств, можете рассчитывать.

Самсонов остался один. Перед ним на столе лежал клетчатый блокнотный лист с пятью печатными буквами: «Кн. Вс. М.»

Иван Ефремович Кастырченко был из породы людей, неукоснительно блюдущих принцип «После нас хоть потоп!». Неожиданно для многих став главой чрезвычайки, он положил предел былой расхлябанности и произволу. Террор был возведен в систему, конвейер арестов, допросов, пыток, расстрелов заработал без сбоев.