— Знаю, Ники. Можешь идти. Я хочу смотреть на мои джунгли и думать.

У двери я оглянулся. Длинноногий прекратил свои маневры, сложил руки и изящно удалился. Многоножка продолжала лежать неподвижно. У нее был ошеломленный вид.

— Иди же! — сказал Эттин Гварха.

Вечером он устроил попойку. Я оставался у себя в кабинете и прослушивал записи частных разговоров землян в комнатах, которые они считали безопасными. Не видео, только аудио — их голоса, обсуждающие все и вся. Большая часть никакого стратегического значения не имела. Хварская служба безопасности уже их прослушала. Я просто перепроверял.

Хотя мне сдается, что люди разговаривают по той же причине, по какой обезьяны приводят в порядок шерсть друг друга. Это не обмен мыслями, а просто контакт. «Я здесь. Я друг. Ты не один».

Возможно, поэтому Люди менее склонны к болтовне, чем земляне. Они тоже могут приводить в порядок свою шерсть. Им не нужно толковать о погоде, об успехах местной спортивной команды или — как в данном случае — чего им особенно не хватает тут: крикета, сада в Швеции, индийской кухни, нью-йоркских театров.

Пожалуй, я готов терпеть ностальгию, но это ближе к сожалениям.

Наконец я выключил аппаратуру, вернулся к себе, принял душ, соорудил бутерброд и расположился почитать.

В конце восьмого икуна позвонил Эттин Гварха.

— Ники, иди сюда.

Приказным голосом. Я оделся и пошел.

Едва я открыл дверь, в нос мне ударил смрад: горько-сладкий запах халина в смеси с кислым запахом хварских тел, избавляющихся от токсинов. Видимо, еще недавно там было много людей. Столики были заставлены чашами и кувшинами.

Но задержались только трое. Хей Атала Вейхар посмотрел на меня трезво и с тревогой. Шен Валха сидел с ним в кресле напротив генерала. Он горбился, опустив голову над чашей с халином.

— Ники, сюда! — Гварха похлопал по дивану рядом с собой.

Я сел, покосившись на него, и встретил его взгляд. Зрачки у него сузились, но были еще различимы.

— Мы разговаривали о человечестве. — Гварха говорил со старательной отчетливостью. — Я подумал, что тебе может быть интересно. Ватка…

Шеи Валха поднял голову. Его желтые глаза смотрели слепо. Беззрачково пьян. Я уставился в пол.

— Первозащитник поставил вопрос. — Он натоксичился куда сильнее Гвархи, но говорил прекрасно. — Как нам сражаться с людьми, которые не понимают правил войны? Как мы можем заключить мир, если не можем получать детей друг от друга? Я сказал — никак. Я сказал, мы должны убивать человеков, как убиваем животных.

— А я позвал тебя, — сказал Гварха. Его низкий голос был очень мягким.

— Возможно, это не разговор под конец веселого вечера, — сказал я.

Ватка одним глотком допил свою чащу и поставил на столик перед собой. Потом наклонился вперед, упершись локтями в широкие мохнатые бедра.

— Ты прав, Ники. Но трезвым я не скажу то, что думаю, а если не скажу этого, то нарушу свой долг перед первозащитником и Людьми. Я обращаюсь прямо к Эттин Гвархе и к тебе. Человеки — не настоящие люди, а если мы будем считать их такими, то обманем себя и попадем в опасную ловушку.

— Но кто такой Ники, если не личность? — спросил Гварха.

Я взглянул на Вейхара. Он сидел, выпрямившись, неподвижно, опустив глаза — классическая поза младшего офицера, присутствующего при стычке старших чином. Старайся ничем не привлечь к себе внимания и не делай ничего, что могло бы навлечь на тебя выговор.

— Ты знаешь ответ, первозащитник. Он — животное, очень умное, способное подражать поведению личности. Знай я только его, то решил бы, что он — личность. Но подумай о прочих одного с ним вида! — Он наполнил свою чашу из кубического черного кувшина, великолепного изделия гончарной станции Азут. Какого черта Гварха поставил его на милость пьяниц?

— Они все смешивают вместе. В этом мы согласны. И согласны в том, что делает нас людьми. Разум и способность проводить… — В первый раз он запнулся, словно не находя слова. — Различия. Вот что выделяет нас в сравнении с животными и красным народцем. А эти существа не отличают мужчин от женщин, детей от взрослых. Разве мужчина может убить женщину? Или заниматься сексом с женщиной?

— Мужчины проделывали и то, и другое, — заметил Гварха.

— Для продления рода! А человеки и в этом путаются. Они словно не различают секс и зачатие детей. Девять миллиардов их! Это ли не безумие?!

Он замолчал, выпил и поставил чашу на столик твердой рукой.

— Они словно бы даже не понимают разницы между подлинными людьми и людьми только по внешности. Я читал доклады. Они тратят много усилий, чтобы поддержать жизнь тех, кто не является личностью — ребенка, родившегося уродом, неизлечимой жертвы болезни или увечья. Они объясняют это тем, что жизни человеков священны. Ха! Но позволяют другим человекам умирать от голода и болезней, поддающихся излечению — причем не только мужчинам, что, конечно, достаточно скверно. Но позволить здоровой женщине умереть от голода или ребенку от обычной болезни… — Он умолк, словно оцепенев от ужаса, и, по-моему, он действительно испытывал ужас. Ватка большой почитатель традиций. От мысли об убийстве женщин и детей, о том, чтобы допустить по небрежности их гибель, у него наверное, шерсть могла стать дыбом, хотя я этого как будто не заметил. Или он все-таки выглядел пушистее обычного?