Трамвай зазвонил. Теодор рванулся из последних сил и успел схватиться за поручень. Ботинки заскребли по асфальту. Он подтянулся, протиснулся в узкий проход и рухнул животом на горячую резину. Пассажиры выпучили глаза и отступили. Теодор немного прополз вперед, чтобы ноги не торчали из вагона — наверное, со стороны это выглядело забавно, но ему было не до смеха. Грудь разрывало на части, каждый удар сердца болью отдавался во всем теле — скорей бы уж выпрыгнуло. Как же его звали? Тибальт? Или Гораций?

— Мне нужно на крышу! — прохрипел Теодор, приподнимаясь на руках. — Остановите немедленно трамвай!

Волоча ноги, подошел кондуктор в темно-синей униформе. Его щеки исполосовали дорожки грязного пота.

— Оплатите проезд, — выдавил он.

Теодор оперся о деревянное сиденье и встал на колени. Трамвай дернулся, поворачивая, и Теодор снова упал.

— Вы что, не видите? — запричитала какая-то старушка. — Человеку плохо! Ему нужен свежий воздух. Остановите трамвай!

— Не имеем права, — буркнул кондуктор. — Скоро остановка у парка, там свежий воздух… Оплатите проезд.

Теодор вытащил из кармана горсть мелочи и протянул кондуктору. Тот старательно отсчитал монетки и вернул остаток вместе с шершавым розовым билетиком. Цепляясь за поручень, Теодор поднялся. За окном плыла чугунная ограда, кусты шиповника и барбариса.

— Городской парк! — крикнул кондуктор.

Теодор, пошатываясь, вывалился из трамвая. Клоун сидел на прежнем месте. Увидев Теодора, он соскочил с крыши. Налетевший ветер понес его к воротам в парк. Теодор прыгнул следом и чудом умудрился схватить клоуна за ботинок.

— Попался!

Клоун дернул ногой, освобождаясь от обуви. Теодор остался стоять, сжимая в руках нелепую добычу. Клоун-Гораций перелетел ограду и на мгновение замер. Теодор заковылял к воротам, размахивая ботинком. Клоун захихикал и снова показал язык. Не в силах больше терпеть издевательства, Теодор запустил башмак в белую физиономию. Клоун дернулся, задрыгал ногами и погрозил Теодору пальцем. Новый порыв ветра поднял шары над кронами и понес в глубь парка.

— Гораций! — крикнул Теодор вслед улетающему клоуну.

В ответ тот помахал рукой, и шары исчезли за каштанами. Теодор в сердцах топнул и побрел к ближайшей скамейке.

Он отдувался и утирал пот, бездумно прислушиваясь к крикам детей. «Теперь моя очередь дрессировщиком!» — донеслось с площадки. Теодор приоткрыл глаза и скривился: яркие ребячьи одежки напоминали воздушные шары. Он надел очки и обмер: по дорожке неторопливо бежала собака в клоунском колпаке. Она взглянула на Теодора и быстро отвернулась. Уголки черных губ оттянулись — будто животное еле сдерживало издевательскую ухмылку. Протрусив мимо, собака приостановилась и оглянулась через плечо. На морде была написана столь явная насмешка, что Теодор вскочил. В глазах собаки мелькнуло одобрение, и она зарысила дальше. Теодор двинулся за ней, даже не думая угнаться, — он еле ковылял на подгибающихся, стертых до волдырей ногах, — но надеясь хотя бы не упустить ее из виду.

На развилках собака садилась, высунув язык и часто дыша, — казалось, она трясется от сдавленного смеха. Все реже встречались коляски, детские крики затихли, приглушенные деревьями, и только изредка навстречу проносился велосипедист или проходил собачник с намотанным на руку поводком. Красноватый гравий сменился асфальтом, а потом покрытие и вовсе исчезло. Теодор шел по тропинке, усыпанной листьями и обломками сухих ветвей. Собака вдруг заторопилась и теперь мелькала далеко впереди, то и дело исчезая за орешником.

Тропинка нырнула в бурно разросшуюся сирень. Теодор протиснулся сквозь кусты и замер в изумлении. На огороженной зеленью поляне стоял шатер — мрачная клякса на цветной бумаге летнего дня. Бурый бархат, еще сохранивший в складках глубокую синеву, был расшит потускневшим золотом. Изнутри доносился надтреснутый голос — бессмысленное жужжание постепенно складывалось в заунывную мелодию со сбивчивым ритмом. Теодор огляделся в поисках звонка или колокольчика, ничего не нашел и громко откашлялся.

— Прошу прощения, — проговорил он, — вы не позволите войти?

Мелодия стала отчетливей и оплетала дремотой, на дне которой колыхалось предчувствие кошмара. Собравшись с духом, Теодор отодвинул засаленный полог и на мгновение ослеп — переход между солнечным светом и полумраком шатра оказался слишком резким. В нос ударил запах кофейной гущи и пудры, Теодор чихнул, и песня оборвалась.

— Кто здесь? — раздался тревожный старческий голос. Теодор шагнул вперед, растопырив руки. Пальцы въехали в мягкое и мохнатое, и он вскрикнул.