Няня убирает кухню, моет посуду, а мы ее перетираем холщовым полотенцем.

— Скоро ли ты кончишь, нянечка, уборку? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Подожди, милушка… Скоро, да не споро…

— Ты сегодня нарочно так долго, — недовольным тоном говорит Лида.

Няня тоже как будто обижается.

— Нарочно… Нарочно… Ишь, что сказала, голубушка… Поработай-ка так, как старуха-нянька день-деньской… И ноги, и руки, и спину всю разломит…

Мне до боли сердечной, до слез жаль мою няню. Я обхватываю ее крепко и замираю:

— Нянечка! Не работай так много…

— А как же не работать-то, — ворчит няня. Она складывает еще какие-то лотки на полку, вешает на веревку полотенце и подметает кухню.

— Кончила! Кончила! Пойдем! — радостно кричим мы и прыгаем от восторга.

Мы хватаем няню за руки и ведем в нашу детскую, усаживаем на диван.

— Расскажи сказку…

— Какую? Смешную, жалостливую или страшную?

— Жалостливую, — прошу я.

— Нет, страшную-страшную, — перебивает Лида.

— Ну, хорошо, вчера рассказывала для тебя, Беляночка, а сегодня для Лидиньки.

— Нянечка, только не очень страшную… А не то я боюсь…

Няня начинала тихим однотонным голосом, говорила долго и таинственно. Чаще всего это была сказка про Бабу Ягу — Костяную ногу, железный нос или про Кощея Бессмертного.

Ах, как я любила эти сказки… И жутко бывало… Вся дрожишь и спрашиваешь: «Нянечка, скоро страшное место?! Я боюсь»… Заткнешь уши, а сама все подслушиваешь.

После сказок няня начинала петь песни про Лазаря и про каких-то калик перехожих… В моих ушах и до сих пор звучат нянины старинные песни, напеваемые тихим, однозвучным голосом, совсем простые и трогательные.

Устанет няня рассказывать сказки и петь песни, откинется на спинку дивана и задремлет. Мы снимаем с нее чепец, распускаем длинные седые тонкие косы, и я начинаю дележ с сестрой.

— Одна коса — моя; другая — твоя. Одна рука — моя; другая — твоя… Одно ухо — мое; другое — твое… Один глаз — мой; другой — твой… Нос мой, рот мой… И ты не смей дотрагиваться, Лида…

Но сестра очень довольна доставшейся ей половиной. Она заплетает и расплетает «свою» косу и что-то напевает про себя. Вдруг мне становится завидно…

— Уходи, уходи, Лида… Няня вся моя. Вся — как есть… Ничего тебе не дам!

— Нет, и моя няня! — кричит Лида и начинает плакать.

Я обхватываю няню, тяну к себе и закрываю руками и платьем. Няня встает растрепанная, ищет свой чепец и укоряет меня.

— И не стыдно тебе, Беляночка, маленькую сестру дразнить… Уйду на кухню… и не стану с вами больше играться.

— Прости, нянечка… Прости, любимуш-ка. Я больше не буду… Лида, бери себе половину няни.

— Вот так-то, детушки… Живите дружно… Вас только две и есть… И маменька с папенькой, и дедушка с бабушкой на ваше согласие порадуются… То и клад, коли в семье лад…

Иногда няня, еще не окончив уборки кухни, говорила:

— Сегодня станем куклу шить.

Радости нашей нет границ. Няня была великая мастерица в этой работе. Сшить куклу не очень-то просто. Надо разыскать белых тряпок для туловища, розовый шелк для лица, веревок для волос, разных лоскутиков, ленточек, бус и т. п. Все эти обрезки дарили нам тетеньки или «верхние хозяйки». А нянюшка до поры до времени берегла их в своем сундуке.

Няня лезет в свой сундук… Он старый-престарый, тесаный, окованный жестью. Как весело смотреть, когда няня открывает сундук… Нам всегда казалось, что он полон каких-то сказочных богатств… Крышка внутри оклеена обоями… И вся украшена картинками божественного содержания и портретами императора Александра II и царской семьи. Эти все картинки дарил няне дедушка. Мы знаем содержание каждой картинки. Няня про все нам рассказывала. Императора Александра II она обожала. Часто рассказывала нам про тяжелое житье крепостных и про волю, которую дал «Царь-батюшка».

Но вот целый ворох тряпок уже в детской. Няня надела круглые в медной оправе очки и вооружилась иглой. Сестра Лида и я, не спуская восторженных глаз, жадно следим за тем, как созидается кукла… Во мне пробуждалось при этом особенно нежное чувство ожидания чего-то милого. В умелых руках няни сначала появлялось туловище, с руками и даже пальцами, с ногами… Голова делалась последней и мало-помалу оживала… Мы с Лидой раскручивали веревку, няня ее расчесывала… И на голове «вырастали» длинные чудные волосы… Но милее всего было, когда на меня взглядывали веселые черные глазки из бусинок и улыбался красный рот из шерсти.

Мне казалось, что на свет Божий появился человек. Я обнимала новую куклу и начинала ее любить, как живое существо.

— Моя милая, — говорила я, обнимая и целуя свою новую дочку. — Я назову тебя Машенькой.

Но няня возражала:

— Что это у тебя все Машеньки да Машеньки…

— Ну так Клавденькой…

Всех своих кукол я называла или Клавдей, или Машей. А у сестры были Лиды да Маши. Но она кукол не особенно любила. Она любила гораздо больше собак и кошек.

Няня постоянно шила нам всевозможных кукол, маленьких, больших, барынь, кухарок, и делала им комнаты, постели, и нас учила их обшивать, обвязывать, нянчиться с ними. И у меня, и у сестры в нашей детской были свои уголки с куклами, и там своя, особенная жизнь… Все, что мы видели, слышали, все это «переживалось» и у наших кукол…