– Вы такие дураки, оба. Немедленно прекратите это безумие. Я с радостью возвращаюсь в Пустоту, чтобы избежать ваших плаксивых жертвенных порывов.

И затем, с храбростью, которой он не знал никогда за все свои века, он поднял голову, чтобы в последний раз взглянуть на Кили. Он упивался ее видом – великолепные рыжие волосы, к которым он никогда не прикоснется, пышное тело, которое он никогда не почувствует рядом.

– Помни обо мне, моя леди. Это единственное, что я у вас прошу в этой или другой жизни. Помни меня, хоть ты никогда меня не знала, потому что я чувствую так, будто знал тебя целую вечность и желал тебя еще дольше.

На этом он повернулся, чтобы уйти, борясь со всеми имеющимися у него инстинктами. Его ум, и сердце, и душа кричали ему, что он не может покинуть ее. И все же его честь знала, что он не может позволить своим братьям принести окончательную жертву за него.

Когда он повернулся, забыв, что все еще держит в руке свой меч, путь ему преградил Фарнатий.

– Никакой «отверженный бастард» не выказал бы такую преданность своим братьям, – сказал он, в его искореженных чертах сияло простое достоинство. – Вы посланник богов, хоть Вы и не знаете правду о себе. Вы эмиссар моего избавления от тьмы, от Анубизы и от бессмысленной смерти.

В этот миг Фарнатий задохнулся и поднял голову, чтобы с ужасом в широко раскрытых глазах посмотреть на что-то поверх плеча Джастиса. Джастис развернулся на месте, чтобы посмотреть, какая возникла новая опасность, но даже раньше, прежде чем он начал поворачиваться к проклятому порталу Анубизы, внезапный и зловещий вес упал на него.

Он рефлекторно присел, чтобы поймать Фарнатия, когда человек упал ему на руки. Но, посмотрев вниз, Джастис понял, что его меч вонзился в живот Фарнатуса по самую рукоятку, он откинул назад голову и с воем послал свое отчаянье пульсирующему красному небу.

– Любые боги, которые слышат меня, знайте об этом, – сказал грек, напрягаясь, чтобы выговорить каждое слово, его лицо исказилось в яркой комбинации мучения и ликования. – Я делаю это по своей собственной воле, и моя жертва должна освободить лорда Джастиса из его заключения.

Джастис закричал и извлек меч из Фарнатия, поскольку человек потерял сознание.

– Нет! Не для меня! Я не заслуживаю твоей жертвы, – кричал он, слезы бежали по его лицу. – Ты не можешь этого сделать.

– Я это сделал, – сказал Фарнатий, его голос стал тише. – И теперь Вы должны жить, зная об этом. Зная, что Вы достойны, и боги специально выбрали вас.

На этом лицо грека затопила радость, и он протянул руки, как будто увидел невидимого вестника.

– Александр, мой господин, Вы пришли за мной, – прокричал он.

С последним дрожащим вздохом, Фарнатий закрыл глаза и умер.

Громкий быстро усиливающийся шум ворвался в Пустоту как ударная волна, и Джастис увидел, что искаженная поверхность на лестничной площадке стала прозрачной.

Первосвященник Аларик протиснулся в проем и протянул руку.

– Его жертва открыла вход, но пройти может только одно живое существо. Я не могу спуститься к тебе, Джастис. Ты должен сам прийти к нам.

– Я не брошу его, – проскрежетал Джастис. – Я не заслужил его жертву и не брошу его.

– Ты можешь принести его тело, – сказал Аларик. – Он теперь уже не живой и поэтому не подвергается ограничению Пустоты. Но ты должен пройти сейчас, пока ворота не закрылись.

Джастис посмотрел на свой меч и уголком сознания заметил, что он больше не сиял. Фактически, лезвие стало черным.

– Черное под стать моей душе, которая была недостойна его жертвы, – горько сказал он. Но по привычке, пронесенной через века, он, тем не менее, вытер лезвие о свой рукав и вложил в ножны за спиной, вместо того, чтобы выбросить его на бесплодной земле Пустоты.

– Теперь ты должен поторопиться, – убеждал Аларик. – Мы не знаем, как долго ворота будут оставаться открытыми.

Больше ничего не осталось. Если он останется в Пустоте, то жертва Фарнатия окажется бессмысленной. Он не мог – не сможет – это сделать. Он взял мертвого на руки и встал. Потом, одним прыжком, он прошел сквозь врата Пустоты и вошел в Атлантиду.

Когда он пересек воздух своей родины, хрупкий мир между двумя его натурами разбился. Нереидская часть его души выкрикивала вызов, а его Атлантийская часть позорно склонила голову, потому что мертвый человек принес себя в жертву такому недостойному существу, как он. Его голова пульсировала от неистовой яростной битвы между двумя разделенными половинками его души.

Но какое значение имела боль после долгого времени боли и ничего другого?

Он взвалил свое жалкое бремя на руки Аларика.

– Я бы попросил тебя почтить этого человека древними похоронными ритуалами. Он был греческим пехотинцем в армии Александра и пережил две тысячи лет в Пустоте.

Аларик склонил голову.

– Так и будет сделано, как честь и свидетельство его выживания и его жертвы.

Джастис откинул голову назад и резко рассмеялся, в его смехе не было юмора.

– Не было нужды в его ошибочном поступке, хотя самоотверженность сама по себе достойна почета. Но ему не следовало делать это ради меня. Никогда ради меня.