Юность, 1974-8

Аннотация
В НОМЕРЕ: ПРОЗА Людмила УВАРОВА. Переменная облачность. Повесть. Геннадий МИХАСЕНКО. Милый Эп. Повесть. Окончание. ПОЭЗИЯ Пабло НЕРУДА. Возвращаясь. Посол. Все. Подождем. Здесь. Приехали несколько аргентинцев. Перевод с испанского Льва Осповата. Сергей БАРУЗДИН. Моим друзьям. «…А мы живем…». «Есть у нас в Переделкине деревце…». «В Порт-Саиде все спокойно…». «Бегите суеты, бегите суеты!..». «Как порою жизнь обернется!..» Абдулла АРИПОВ. Аист. Ответ. Перевод с узбекского А. Глейзер Дмитрий СУХАРЕВ. «Каждому положен свой Державин…». Шутливая песенка. Ночные чтения. Возлюби детей и щенков. Лирический герой Александр РОМАНОВ. Утро. «Когда эта песня была?..» «Приезд мой яркой встречей озари…» Олег ЧУХОНЦЕВ. Девочка на велосипеде. «Еще помидорной рассаде…». Иронические стансы. Бывшим маршрутом. «…И поглотила одна могила…» Юрий СМИРНОВ. «Менялы, коллекционеры…». «Должно быть, мало витаминов…» Сергей БОБКОВ. Вечный огонь. «Красноперые дни…». «От свидания к свиданью…». У моря. Людмила ОЛЗОЕВА. «Подснежник в золотых веснушках детства…». «Под сердцем жажда жить комочком проросла…» КРИТИКА Ираклий АНДРОНИКОВ. Новый Пушкин. (К нашей вкладке) Л. АНТОПОЛЬСКИИ. Познание современности Б. РУНИН. Это стихи! Круг чтения. Маленькие рецензии и аннотации ПУБЛИЦИСТИКА Валерий ПОВОЛЯЕВ. Четыре праздничных дня ПИСЬМО АВГУСТА Писателю Г. Медынскому (от воспитанников трудовой колонии) Г. МЕДЫНСКИЙ Разговор всерьез. НАУКА И ТЕХНИКА Евгений РОМАНЦЕВ. Чудеса обыкновенные СПОРТ Александр ШУМСКИИ И пришлось президенту сбрить усы ЗАМЕТКИ И КОРРЕСПОНДЕНЦИИ Владимир ТУКМАКОВ. Игра без предрассудков Ю. ЗЕРЧАНИНОВ. Спеша творить добро… ЗЕЛЕНЫЙ ПОРТФЕЛЬ В. КРАПИВА, Ю. МАКАРОВ. Дневник абитуриента Герман ДРОБИЗ. Робкие люди

Ю. ЦИРКУНОВ |Рига). Дождик.

Это последние стихи Пабло Неруды…

Среди них есть строки, написанные за несколько дней до смерти, в госпитале, в Сантьяго де Чили, где больной поэт умирал не только от тяжелой болезни — его добило, фашистская хунта, залившая кровью любимую родину Пабло.

Сердце художника не вынесло позора Чили…

Лауреат Ленинской премии мира, Нобелевской премии, всемирно известный художник, Пабло Неруда и в этих стихах остается поэтом жизни, верным принципам высокого гуманизма.

Стихи П. Неруды переданы в СССР — строну, которую он любил всю свою жизнь, видным чилийским коммунистом Володей Тейтельбоймом.

Мы публикуем сегодня некоторые из стихотворений последнего цикла Пабло Неруды в переводах Льва Осповата.

Я столько раз жил бок о бок со смертью, что потому и не умираю, не умею этого делать, чужие смерти меня караулят, а я ухожу со своей, с моей незавидной долей заблудившегося коня на одиноких пастбищах юга Южной Америки: дует железный ветер, гнутся деревья, с рождения им суждено целоваться с землей, с равниной; затем возникает снег, он сделан из тысячи сабель с нескончаемыми клинками. Я давно возвратился оттуда, куда приду, из четверга после дождика, я вернулся с моими колоколами, обосновался здесь, нашел себе луг, с горькой землей целуюсь, как согнутый куст. Ибо необходимо повиноваться зиме, позволить ветру подняться в тебе самом, и вот уже падает снег, сегодня сливается с завтра, ветер — с прошлым, надвигается стужа, под конец мы одни, наконец, замолчим. Спасибо. Я жил в переулке, куда сбегались помочиться собаки и кошки со всего Сантьяго де Чили. Это было в 1925-м. Я запирался и наедине со стихами переносился в Сад Альбера Самена, к пышному Анри де Ренье, под голубые веера Малларме. Нет лучше средства против мочи множества окрестных собак, чем хитроумное стекло, девственно чистое — свет и небо: окно во Францию, в свежие парки, где непорочные статуи — это было в 1925-м — обменивались мраморными одеждами, мягкими от прикосновений долгих изысканнейших веков. В том переулке я был счастлив. Много позднее, годы спустя, став послом, я приехал в Сады. Но поэты уже ушли. И статуи меня не узнали. Я, может быть, и не я, может быть, не сумел, не состоялся, не видел света, не существую: что это значит? И в котором июне, в какой древесине я рос до сих пор, продолжаю рождаться! Или не рос, не рос, а умирал постепенно! Я вторил в дверях звучанию моря, колоколов. Я спрашивал о себе с восторгом (позднее — с тревогой], звенел бубенцом, журчал, как вода, с нежностью — и всегда опаздывал. Уже мое прошлое миновало, уже я не совпадал сам с собою, много раз потерял себя. И я бросился в первый попавшийся дом, к первой встречной, во все стороны — расспросить о себе, о тебе, обо всех: но где меня не было — не было никого, все пустовало, ибо попросту не было и сегодня, было завтра. Зачем стучать понапрасну в каждую дверь, за которой нас не окажется, потому что мы еще не пришли! Тогда-то мне и открылось, что я был точь-в-точь таким, как ты и как все на свете. Я поселился здесь, чтобы ведать, чтобы поведать о колоколах,— в море живут они, в море гудят они, в глубине. Потому и живу я здесь. Приехали несколько аргентинцев, кто из Жужуя, кто из Мендосы, один инженер, один врач и три девушки — три виноградинки. Мне сказать было нечего. Моим незнакомцам — тоже., Так мы и не поговорили, только дышали вместе резким воздухом Тихого океана, зеленым воздухом расплавленной пампы. Быть может, они увезли его в свои города, как привозят собаку из дальней страны или какие-то дивные крылья трепещущей птицы.

Рисунки Г. ПОНДОПУЛО.

— А у меня не было всего этого, — сказала Валя.

— Чего не было? — спросил Дима.

— Того, что у тебя: «Синей птицы» в Художественном театре, елки с цветными лампочками, подарков ко дню рождения. Я и вообще-то никогда не справляла свой день рождения…

— Жаль, — сказал Дима.

— Говорят, детство всегда при нас, в кармане, что ли…

Он улыбнулся:

— Как зажигалка или записная книжка?

Она нахмурилась.

— Почему ты смеешься? Разве то, что я говорю, смешно?

— Нет, — сказал он, — совсем не смешно.

Смотрел на нее, сердитую, с коротко стриженными волосами — кажется, вот такая умышленно растрепанная прическа называется «Гаврош», — загорелую до того, «что глаза стали совершенно светлые, словно отмытые. Пожалел про себя: «А она права, детства у нее в общем-то не было…»