— Ну, а что? — пожал плечами Ревин, — Не в третий класс же лезть. Там народу полторы сотни…

— Вот-с, — привел начальника поезда проводник. Доложил доверительно: – Больно борзые-с…

— По какому праву, — начал тот. И осекся, признав в странных господах давешних знакомцев. — Виноват-с!.. Прошу простить! Чем могу быть полезен?

— С ближайшей станции телеграфируйте вот этим в Петербург, — Вортош набросал что-то на листке. — В тамбурах поставьте жандармов, в вагон никого не пускать!

— Слушаюсь!

Вортош отдавал еще какие-то указания, но Ревин не слышал, уйдя целиком в свои мысли. Пожалуй, они действительно сделали большое дело. Даже не тем, что изловили редкое и чрезвычайно опасное существо. Не тем, что спасли жителей Жох-Пырьевки и предотвратили неминуемую железнодорожную катастрофу. Им удалось оправдать саму идею существования ливневской службы, впервые на практике доказать ее нужность. И поверить в свои силы самим.

— И распорядитесь покушать чего-нибудь. Голодные мы…

В свете керосиновой лампы огромный кабинет Ливнева выглядел необычно и даже несколько пугающе. Уставленные стеллажами стены и зашторенное плотными гардинами окно терялись в темноте. От этого казалось, будто письменный стол в центре плывет посреди необъятной тьмы. Многие находили такой интерьер вполне себе символичным, но неуютным. Ливнев же, по собственным признаниям, работать "среди душащих стен" не мог. Ему требовался простор, размах, масштаб. Сокрытая же чернотой неизвестность его не пугала, а лишь будоражила, постегивала ум и работоспособность.

— Разрешите? — в кабинет постучался Ревин.

— Да-да, голубчик, заходите! Присаживайтесь! — Ливнев пододвинул пустую рюмку, налил из лафитничка любимой рябиновки. — Прошу!

— А что, есть повод?

— Евгений Александрович! Для того чтобы выпить стопку наливки, повод не обязателен. Но в данном случае он есть… Сегодня высочайшим повелением Его Императорского Величества вашему покорному слуге пожалован титул действительного тайного советника…

— О! — Ревин вскочил, расплылся в улыбке, — Ваше высокопревосходительство! Поздравляю!..

— Благодарю!.. Да садитесь, садитесь вы! Оставьте эти церемонии…

— Но почему все на такой траурной ноте, Матвей Нилыч? Это же действительно повод!..

Ливнев невесело махнул рукой и налил еще по одной.

— Это как раз тот случай, когда радоваться нечему. От надоедливого пса отмахнулись, а чтоб не рычал, бросили кость… Я могу быть с вами откровенным?

— Можете, — кивнул Ревин.

— Да, конечно могу. Простите, что спросил. Мне нужно кому-то выговориться. Полагаю, вы именно тот человек. Знаете, я не сторонник подковерных игр и интриг. Все эти вещи отнимают чертову уйму времени и сил, а уж их-то мне есть куда потратить с большей пользой! Для нашей службы настали не лучшие времена. Многим не дают покоя и высочайшее покровительство, и финансовая бесконтрольность, и прочие привилегии, которыми мы привыкли пользоваться. Без ложной скромности считаю перечисленные положения собственными завоеваниями и никому не намерен сии позиции сдавать! — Ливнев пристукнул костяшками пальцев по столу и заходил по кабинету.

— А что, собственно, произошло, Матвей Нилыч?

Ливнев махнул рукой.

— Да ничего особенного! Бардак в стране! Крестьянские волнения, народовольцы, ветлянская чума… Мобилизуются все силы… Все, так сказать, резервы…

— Так наша служба-то каким боком? — пожал плечами Ревин.

— А! Не спрашивайте!.. Достаточно того, что мы проходим по министерству внутренних дел… С Тирашевым я худо-бедно ладил. Но Александр Егорович отошел на пенсию, остаток дней, по собственному изречению, изволив посвятить изваяниям. Нынешний преемник его Шмаков Лев Савич. Слыхали?

— Немного. Но…

— Да, правы вы, правы! — перебил Ливнев. — Сия фигура ничего не решает. Да-с!.. Ветер дует из премьерских кабинетов. А самодержцу всероссийскому не до наших забот. У них свои высочайшие хлопоты.

Ревин никогда раньше не замечал за Ливневым столь резких, не сказать, крамольных высказываний. Матвей Нилыч действительно сердился не на шутку.

— Но мы еще поглядим кто кого! Поглядим!..

— Не сочтите за дерзость, могу я советовать…