Дорога в Беш-Окты, на всем ее восемнадцати-верстном протяжении, идет между сыпучими песчаными холмами, начинающимися у самой оконечности Сенекской равнины и покрытыми сначала мелким кустарником, а затем деревьями саксаула. Последние образуют какую-то жалкую пародию хвойного леса, за которою, подобно непрерывной террасе, не перестает возвышаться с правой стороны белая лента меловых обрывов.

Я здесь первый раз видел это далеко не красивое, чтобы не сказать безобразное, дерево, и благодаря нашему эскулапу, оказавшемуся рьяным ботанофилом, могу привести вам его научное название — Соледревник или Halohulon. Тонкий, искривленный и узловатый ствол саксаула, разветвляясь на такие же неправильные отростки, напоминает цветом и корой грязную старую лозу винограда, и оканчивается несколькими иглами того же грязно-бурого цвта. Он редко достигает двухсаженной высоты при обыкновенной толщине от двух до трех вершков у основания, но замечательна его плотность: он тонет в воде, едва поддается топору, горит так медленно, что небольшое полено сохраняет огонь целые сутки и дает чрезвычайно мало золы.

Длинною лентой извиваясь между песчаными холмами, отряд бодро подвигался вперед в вечерней прохладе, пока какой-нибудь тяжело нагруженный [68] верблюд не останавливал его, растянувшись поперек дороги. Все усилия поднять такого верблюда зачастую разбивались о замечательное упрямство этого животного, делающегося в подобных случаях как бы бесчувственным.

«Юр… юр, голубчик», начинают солдаты ласково понукать верблюда, слегка подергивая за веревочку, продетую сквозь его ноздри.

Верблюд неумолим и только флегматически работает своими огромными челюстями.

«Юр же, анафема!.. Дьявол рыжий!… Юр!!» и глухие удары сыпятся на костлявые бедра. Верблюд прекращает жвачку, его умные глаза продолжают смотреть прямо пред собой в каком-то раздумьи… но вот он внезапно поворачивает голову и сразу обдает зеленою жвачкой несколько солдатских физиономий; те обтираются, щедро расточая свое неизбежное «крепкое слово».

Вся эта возня кончалась обыкновенно тем, что вьюк с упрямого верблюда раскладывали на других, а его самого стаскивали в сторону от дороги, и колонна продолжала движение.

«Стой!… стой!» снова раздавался где-нибудь через минуту громкий крик вожака-солдата, «вьюк свалился!..»

Новая история. Свалившийся на сторону вьюк бьет по ногам верблюда и останавливает его; передний, продолжая идти, тянет его за ноздри, так как все верблюды привязаны друг к другу, и иногда [69] обрывает их. Раздается плачевный, раздирающий душу крик несчастного верблюда, а затем новая остановка и новая возня.

Благодаря неопытности солдат, которые еще не приучились хорошо вьючить верблюдов, подобные сцены повторялись весьма часто и крайне замедляли движение отряда. При одной из них, к сожалению, разбился в дребезги огромный ящик с фотографическим аппаратом, и его хозяину, любителю степных видов, ничего более не остается, как продолжать поход в качестве волонтера и любоваться этими видами.

Солнце скрылось. Сгустилась темнота, и тощие редко разбросанные по сторонам саксаулы казались теперь густою березового рощей; дорога несколько раз выбегала из этой обманчивой чащи на гладкую поверхность белых солончаков, — тинистых, пересохших пространств, покрытых солью, — и снова исчезала между песчаными холмами, пока не замелькали в темноте приветливые огни авангардных рот.

Около 10 часов войска прибыли в Беш-Окты и расположились вокруг колодцев, а наша компания направилась к капитану Бекузарову, начальнику авангарда, который стоит здсь более двух недель. Две походные кровати, стоявшие в палатке капитана, трещали и гнулись под тяжестью гостей, прибывших сюда еще ранее нас; на столе фигурировал уже порядочно истерзанный баран, окруженный несколькими бутылками «родного». Порядочно «закусившая», по [70] всем признакам, компания, распивала чай, но по недостатку стаканов приходилось ждать очереди, несмотря на то, что некоторые прибегали к самым невозможным сосудам. «Соловей», по обыкновению, оживлял всю компанию. Пристроившись в уголку палатки, он заливался куплетами из еа La fille de madame Angot, прекращая свое пение только за тем, чтобы хлебнуть глоток чаю из Бог весть откуда взявшейся помадной банки. Тут же, кто где мог примостился, и заснула вся собравшаяся компания.

Беш-Окты (Пять стрел.) предназначены служить первым опорным пунктом для нашего отряда, и потому мы нашли здесь небольшой, совершенно оконченный редут, возведенный авангардными ротами вокруг пяти неглубоких колодцев. Земляной вал его обнесен небольшим рвом, имеет выступ для одного орудия и может вместить несколько рот. Вода беш-октинская могла бы считаться сносною, если б не значительная примесь глауберовой соли. Такая вода только раздражает жажду и на всех, не исключая лошадей и верблюдов, производит свое обычное, неотразимое действие. Нельзя особенно позавидовать участи тех, кому после нашего ухода придется занимать Беш-Окты и в продолжение нескольких месяцев ежедневно принимать волей или неволей солидную дозу глауберовой соли.

Окрестности Беш-Окты на всем пространстве, [71] доступном глазу, покрыты сыпучим песком, изрытым как волнующееся море; кое где возвышаются правильные как бы только-что насыпанные, конические вершины более значительных холмов, меняющих свои очертания при малейшем дуновении ветра, и только на юг едва заметною лентой извивается в отдалении непрерывный кряж меловых утесов, идущих со стороны Сенек. Из песчаных сугробов там и сям выглядывает тонкий и невзрачный саксаул, точно одни высохшие ветви деревьев занесенных песком. (Начиная от Беш-Окты, пески эти непрерывно тянутся на север более ста верст и составляют обширный песчаный район, известный у Киргизов под именем Тюе-су.)

Вчера утром, когда с бруствера редута я смотрел на этот безжизненный пейзаж беш-октинских окрестностей, на вершине одного из холмов зашевелилось что-то черное, показавшееся мне туркменскою папахой. «Не высматривает ли за нами неприятельский лазутчик», подумал я, но быстро направленный бинокль рассеял эту догадку и в то же время подстрекнул мое любопытство: на песчаном холму сидела огромная черная птица.

Схватив солдатские ружья, я и Бекузаров перескочили через ров и направились к одинокому хищнику. Ускорить шаг не было возможности при всем желании: ноги углублялись в горячий песок по самые колени, поэтому медленно, с трудом и замиранием сердца мы приближались к одному из [72] самых крупных видов семейства коршунов. Птица сидела неподвижно. Подойдя шагов на полтораста, мы остановились, но в то же мгновение распахнулись два огромные крыла, и едва поднявшись над землей, хищник спустился вновь и скрылся за тем же холмом, прежде чем, для очищения совести, грянули два безнадежные выстрела из наших винтовок. С кем мы имели дело — трудно сказать. Но если б эта встреча произошла не в степи, я бы утверждал, что пред нами был альпийский ягнятник, — так громадна была птица.