Языковую позицию Батюшкова можно обозначить как умеренную: он не избегал церковнославянизмов, но не преувеличивал их места в поэтическом стиле; он не чуждался чувствительности, трогательности, но и не доводил их до чрезвычайной приторности и пародировал пасторально-воздыхательную поэзию. Он держался гармонической уравновешенности, стилистической уместности употребления тех или иных словесных красок. Лирика Батюшкова строится именно на этих эстетических принципах.

Если Жуковский пел о душе, томимой порывами к счастью, не достижимому в земной жизни, то Батюшков связал свою мечту о счастье с ценностями «земного мира». В этом жизнелюбии, оптимизме, несмотря на скептицизм, и заключалась особенность его «маленькой философии» и его лирики.

На эту сторону творчества Батюшкова обратил внимание Белинский: «Направление поэзии Батюшкова совсем противоположно направлению поэзии Жуковского. Если неопределенность и туманность составляют отличительный характер романтизма в духе средних веков, — то Батюшков столько же классик, сколько Жуковский романтик; ибо определенность и ясность первые и главные свойства его поэзии». И далее: «В любви он совсем не романтик. Изящное сладострастие — вот пафос его поэзии. Правда, в любви его, кроме страсти и грации, много нежности, а иногда много грусти и страдания; но преобладающий элемент ее всегда — страстное вожделение, увеличиваемое всею негою, всем обаянием исполненного поэзии и грации наслаждения» 37 . Различия между поэзией Жуковского и Батюшкова, подмеченные Белинским, и в самом деле разительны. С одной стороны, неопределенность и туманность, а с другой — предметность и ясность. У Жуковского — смутное томление по чему-то возвышенному, тоска по заповедному и запредельному. У Батюшкова — вполне земные чувства, выраженные динамично, ярко, зримо.

И все-таки Белинский слишком преувеличил различие между поэтами. У них больше общего, чем различий. И Жуковский, и Батюшков отвлекаются от конкретной, повседневной действительности, от скучной и не удовлетворяющей их прозы обыденной реальности. Они погружаются в мир вымыслов. Поэтому напрасно искать в произведениях Батюшкова точные, предметные картины жизни.

Как и Жуковский, Батюшков сосредоточен не на изображении внешнего, объективного мира, а на выражении мира внутреннего, но переданного через видимые признаки — движение, позу, мимику, жесты, пластические и живописные картины. Тем самым лирика Батюшкова по своему предмету представляет иную разновидность раннего русского романтизма. Не найдя гармонии в современном ему обществе — ни внутри человека, ни в его отношениях с реальностью, — Батюшков создает ее силой поэтической фантазии.

Главное же заключается в том, что поэтические системы Жуковского и Батюшкова не являются антагонистичными 38 . Общим и родственным для обоих поэтов остается понимание поэтического слова, метафорического языка, приспособленного для передачи личных переживаний. Жуковский и Батюшков создают сходные варианты стиля раннего русского романтизма, используя одни и те же словесные формулы. Определенность и ясность Батюшкова достигается теми же поэтическими средствами, что и неопределенность и туманность Жуковского. Это очевидно в лирике Батюшкова 1809—1811 гг.

ЛИРИКА 1809-1811 ГОДОВ

К лирическим произведениям этого времени относятся такие значительные стихотворения, как «Тибуллова элегия III», «Послание г. Велегурскому», «Пафоса бог, Эрот прекрасный...», «Ложный страх. Подражание Парни», «Мадагаскарская песня», «Любовь в челноке», «Элизий», «Надпись на гробе пастушки», «Счастливец», «Радость», «Рыдайте, амуры и нежные грации...», «Насмерть Лауры», «Вечер», «Веселый час», «Тибуллова элегия X», «Привидение», «Источник», «К Петину», «Дружество». Завершается этот период знаменитым стихотворением «Мои пенаты. Послание к Жуковскому и Вяземскому». Большинство произведений — элегии и послания.

Во всей лирике этой поры («Ложный страх», «Мадагаскарская песня», «Элизий» и др.) возникает образ чувственной юности, бурно проявляющей страсть, которая овладевает любящими людьми. Но эта страсть не бездумное и слепое торжество природы. Она изящна, грациозна, умна. Батюшков возвышает и облагораживает ее, сообщая ей исключительную духовную содержательность.

Вот он описывает ночное свидание («Ложный страх») и победу взаимного влечения над стыдливостью. Перед читателем проходит маленькая сценка, полная движения, переживания быстрого сменяются, но в них и в самой их смене ощутимы конкретность и психологическая правда. При этом чувства героев совсем не идеальные и мечтательные, а живые и земные. Естественность душевных движений передается в зримых и понимаемых сердцем образах — «дрожащая рука», «к груди... прижалась, Чуть дыша...». В любовную игру втянуты античные боги и мифологические персонажи — Гименей, амуры, Морфей. Радость любви передана зримыми приметами («бесценны слезы», «улыбка на устах», «персей волнованье»).

На чувственность Батюшков опускает покров целомудренности. Слова разговорного литературного языка он включает в такие сочетания, которые придают страсти украшающий и духовный характер. С этой целью он использует торжественную книжность славянизмов. Вместо «груди» он употребляет книжный эквивалент — «перси», вводит высокое слово «волнованье».

Наслаждение любовью во многих стихотворениях преобразуется в наслаждение жизнью и естественными радостями. Батюшков славит молодость, здоровье, богатства человеческой души. Любовь делает человека не только счастливым, но и цельным существом, живущим в согласии с природой и другими людьми. В стихотворении «Радость» юноша, услышавший от любимой заветное слово «Люблю!», хочет рассказать об этом всем, чтобы радость вселилась и в другие сердца. Даже природа благосклонно отзывается на разделенное чувство и ликует.

В «Источнике», одном из лучших стихотворений, любовное чувство постепенно оживает, становится все более властным, захватывающим и наконец торжествует победу. Батюшков отказывается от обнаженной передачи страсти: о ней говорят природа и черты Зафны, возлюбленной героя. В знаменитой «Вакханке», написанной позже и являющейся переложением эпизода из поэмы Парни 39 «Переодевания Венеры», Батюшков погружает героев в атмосферу языческой страсти, избегания орнаментальности и аллегоричности оригинала.