Крылов дал «голос» самому народу. У него народ заговорил о себе. И речь его оказалась полной трезвого смысла без идеализации, сентиментальности и восторженности. Каждое сословие выступило в своей словесной одежде. Баснописец не подделывался под речь крестьянина, купца, ремесленника или дворянина. Они мыслили на своем языке и своим языком выражали свойственные им представления о жизни, которые соответствовали их социальному, имущественному положению, их интересам. Крылов отбросил всякие разграничения стилей: когда ему нужно, то он, как баснописец, вводил речь крестьянина, дворянина, купца. У него Ягненок, за которым узнается незначительный (по тогдашним социальным меркам) человек, говорит иначе, чем знатный вельможа Волк, а льстивый или прикидывающийся чувствительным зверь — совсем не так, как туповатый и медленно соображающий. Пушкин в письме к Вяземскому, имея в виду открытия Крылова, обратил к себе и своим друзьям-поэтам слово «разини», подразумевая, вероятно, что он и близкие ему литераторы прошли, ориентируясь на «средний» слог образованного общества, мимо стихии народной речи. Крылов же в основу слияния разных стилей («высокого», «среднего» и «низкого») положил именно живую разговорную речь народа с его идиомами, типичными словечками, поговорками, пословицами и образными оборотами.

Крылов был настолько уверен в превосходстве народного «здравого смысла» над понятиями и чувствами образованного общества, что иногда даже, вопреки своим личным представлениям, предпочитал тривиальную и ходовую мысль гуманным и разумным душевным движениям. Так случилось, например, в известной басне «Стрекоза и Муравей», которая имеет давнюю европейскую и русскую историю.

У Лафонтена в прозаическом переводе она звучит так: «Стрекоза, пропевши все лето, осталась без запаса, когда настала зима: ни от мухи, ни от червяка ни крошки; пошла она к соседу — Муравью и, жалуясь на голод, просит одолжить несколько зерен, чтобы прожить до новой весны. “До августа заплачу, — говорит она, — право, отдам и долг, и рост”. Муравей не податлив был на ссуду; за ним этого греха почти не водится. “Что же ты делала в теплое время?” — сказал он заемщице. “День и ночь, признаться, пела для всякого встречного”. — “Ты пела — очень рад, ну, так теперь пляши!”»

В басне Лафонтена уже намечен конфликт: хотя Стрекоза и виновата, но вина ее меньше, чем Муравья, который изображен скупым и жестоким. Стрекоза представлена заемщицей, попавшей в беду. А. Сумароков нарисовал Стрекозу в одноименной басне жалкой нищенкой. По глупости своей летом она «вспевала день и ночь» и обнищала. Муравей не сжалился над ее горем, а ответил резко и грубо. Судьба Стрекозы не трогает Муравья, который холоден к чужой беде.

Очень близко к Лафонтену перевел басню Ю. Нелединский-Мелецкий, усилив осуждение Муравья:

Скупость в нем порок природный.

Тем самым в басне Нелединского-Мелецкого Стрекоза — заемщица, попавшая в беду, а Муравей — сквалыга, скупец и ханжа, который не только не оказывает помощи, но еще и склонен к поучениям. Хемницер нашел, что мораль басни не совпадает с нормой нравственности: Муравей должен помочь Стрекозе, потому что нельзя оставлять в беде виновного, но заслуживающего прощения. Изложив сюжет, он закончил басню так:

«Пропела? Хорошо! Поди ж теперь свищи».

Но это только в поученье

Ей Муравей сказал.

А сам на прокормленье

Из жалости ей хлеба дал.

Крылов совершенно иначе понимает персонажей. В обработке сюжета он следует Эзопу и Лафонтену, основываясь на басне которого «Муравей и Кузнечик» Баттё писал в своем пояснении, что праздность доводит до бедности и делает нас более достойными презрения, нежели сожаления 69 . Другое толкование сходной басни на тот же сюжет («Муравей и Жук» Эзопа) предложено В. Кеневичем: «Баснь учит нас не лениться в приобретении нужного, но заблаговременно заботиться о необходимом для сохранения жизни» 70 . У Крылова Стрекоза — попрыгунья, которая не трудилась, а «лето красное пропела». Пожалуй, единственный раз Крылов использовал плясовой ритм — четырехстопный хорей, столь подходящий к сюжету басни, к характеристической черте Стрекозы («попрыгунья») и оправдывающий заключительный стих («Так поди же, попляши!»). Праздность и удовольствия вскружили Стрекозе голову. Она очень напоминает тех модниц, о которых Крылов писал в комедии «Урок дочкам». Стрекоза изображена беспечной и ветреной тунеядкой. И это становится главной причиной, разделяющей Стрекозу и Муравья, который говорит:

Кумушка, мне странно это:

Да работала ль ты в лето?

Муравей — труженик, и ему ненавистны тунеядство, безделье, легкомыслие и беспечность. Крылов подчеркнул противоположность трудовой жизни и веселящегося пустого безделья. Он решительно отбросил всякие сентименты и встал на сторону Муравья, его трудовой морали.

Из басни устранены чувствительные мотивы жалости и снисходительности. Такая негуманная, «беспощадная» мораль вызывала недоумение у современников и потомков, и они пытались «подправить» Крылова. Романтик В.Ф. Одоевский, близко знавший баснописца, в повести «Косморама» сожалел по поводу окончания басни: по его мнению, Муравей должен был помочь Стрекозе, а не отталкивать ее, погибающую в нужде. Писатель-сатирик Саша Черный в «Румяной книжке» сочинил воображаемый разговор девочки Люси с дедушкой Крыловым («Люся и дедушка Крылов»), в котором сам баснописец говорил: «Я тоже муравья не совсем одобряю. И даже думаю, что, когда он стрекозу прогнал, — ему стало стыдно... Побежал он за ней, вернул, накормил и приютил у себя до весны...». Однако разрешение конфликта в басне совершенно иное. Оно исключает прощение Стрекозы Муравьем и гуманное отношение к ней. Гуманистической правде в басне нет места Народная и гуманистическая правды не совпадают, оказываются иногда несовместимыми, резко расходятся.

Между тем нарочитый упор на народный «здравый смысл», который потеснил гуманные чувства, есть в басне. Крыловская басня написана хореем, плясовым ритмом 71 , издревле связанным с атмосферой праздника, передающим радость и веселье. Баснописец, описывая Стрекозу, ее пенье и забавы, не может скрыть своего восхищенья. Он вовсе не осуждает Стрекозу ни за ее пенье, ни за ее игры, ни за ее беспечность. Кстати, и сам Крылов в жизни был ленив и любил праздность. Но самое главное, что баснописец, как вспоминают современники, всегда отзывался на чужую боль и чужое горе, всегда помогал и ближним, и дальним. Стало быть, самому Крылову мораль его собственной басни была чужда. В жизни баснописец держался гуманных правил, а в басне вставал на «мужицкую» точку зрения.

Итак, баснописец ввел в литературу «мужицкий» взгляд на вещи. Хотя ему были близки и правда народная, и правда личностная (Крылов самостоятельно изучил сочинения французских просветителей и переводил их), он, часто вопреки своим личным убеждениям, отдавал предпочтение народному воззрению и подавлял в себе гуманистические представления, усвоенные из книг. Во многих баснях идеи мудрецов-философов побиваются народным разумом. Это, однако, не значит, что Крылов целиком оправдывал народный «здравый смысл», иногда выступавший в его баснях темным и непросветленным. Но если ему приходилось выбирать между самым банальным народным «здравым смыслом» и гуманными представлениями, изложенными в мудрых книгах, он почти всегда склонялся на сторону народа. Народный, «мужицкий» взгляд на те или иные действия и поступки и взгляд просвещенного человека, по мнению Крылова, резко разошлись, и между правдой народа и правдой личности, между морально народной и моралью личной возникло трагическое противоречие. В баснях Крылов обозначил ситуацию, на разрешение которой положили свои жизни Л. Толстой и Ф. Достоевский.