Жил на свете Джонни-подшкипер,

Плавал семнадцать лет,

Знал заливы, моря, лагуны, Старый и Новый Свет!..

Шла эскадрилья мимо станции и чайханы, шла мимо пристанционного базарчика...

— Старшина! Здоров! А старшина!.. — донеслось от базара.

Кацуба оглянулся и увидел инвалида, торговца папиросами.

— Попов! — крикнул Кацуба, и из строя выскочил сержантик. — Доведите эскадрилью до бани и раздевайте. Там все приготовлено. Я сейчас...

— Слушаю! — И Попов побежал догонять строй.

Кацуба подошел к базарному прилавку и сказал:

— Здорово, браток!

— Ишь, как тебя перекрестили!.. — восхищенно сказал инвалид.

— Не перекрестили, а перекрасили, — усмехнулся Кацуба.

— Один черт, — махнул рукой инвалид.

— Тоже верно, — согласился Кацуба. — Слушай, браток... А чего, эта краля тут больше не торгует?..

— Что за краля?

— Ну, которая тогда патруль звала...

— А, Наташка, эвакуированная... Нет. Она тут бывает редко. Только когда уж больно сильно прихватит. А чего?..

— Да так просто, — сказал Кацуба.

— Ты Наташку не тронь, — сказал ему инвалид. — Она и без тебя нахлебавшая. А ты мне, старшинка, вот лучше чего скажи. — Инвалид воровато оглянулся и зашептал: — Ты там у себя в роте мне какие-нибудь «прохоря» списать можешь? А то глянь, в чем хожу...

Он положил на прилавок ногу в разбитом солдатском ботинке и бурых обмотках.

— А я бы тебе папироски толкал по пятиалтынному...

— Чего ж ты с папиросок-то себе сапоги не купишь?

— Да ты что, чокнулся?! — презрительно сказал инвалид и убрал ногу с прилавка. — Перво-наперво у меня коммерция, сам видишь, мелкая... А за сапоги две — две с половиной тыщи не греши — отдай! А во-вторых... — И замолчал.

— А во-вторых? — сказал Кацуба.

— А во-вторых, я человек пьющий, — сказал инвалид печально. — И мне без этого никак нельзя. Я да шнапс — вот и вся семья... «А без шнапсу жизнь плохая, не годится никуда!..» — вдруг лихо пропел инвалид с тоскливыми глазами.

Кацуба вытащил два рубля и положил их на прилавок. Взял у инвалида одну папиросу из открытой пачки и закурил.

— У тебя размер какой? — спросил Кацуба.

— Обыкновенный, — оживился инвалид. — Сорок два...

— Ладно, придумаем что-нибудь, — сказал Кацуба. — Бывай. — И пошел.

— Я тебя научу, как это дело замастырить! — закричал ему вслед инвалид. — Я, браток, сам старшиной батареи был! Знаешь, какие дела проворачивал!

И возбужденно потряс своими культями.

В банном пару, как в дымовой завесе, двигались неясные очертания голых мальчишеских тел. Стояли крик, хохот, визг, ругань... Плескалась вода, бренчали цинковые шайки, кто-то пел: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»

Кацуба сидел в раздевалке мокрый и взъерошенный. На свободной лавке — стопки чистого белья и портянок. На маленькой тумбочке — ведомость на получение и невыливайка с ученической ручкой. Один из курсантов, голый по пояс, помог Кацубе пересчитать комплекты. А вокруг стояли сто пар сапог с накрученными на голенища портянками, лежали сто гимнастерок, сто галифе, сто пилоток, хозяева которых в эти минуты смывали с себя азиатскую пыль строевого плаца и десятидневную усталость классов учебно-летного отдела.

Из помывочного отделения вылетел голый мокрый курсант и заорал:

— Товарищ старшина! Там Сергееву плохо!

— Что такое? — рванулся Кацуба.

— Брякнулся на пол и дышит, дышит!!!

— На второй этаж, в медпункт! — приказал Кацуба своему помощнику. — Зовите врача, фельдшера... Кто там есть!

— Он так дышит, товарищ старшина! — в ужасе сказал голый.

— Это как раз неплохо... — И Кацуба влетел в парную. — Где?

— Товарищ старшина! Сюда!.. — раздался крик. Расталкивая голых мальчишек, Кацуба пробрался в парной мгле к лежащему Сергееву и подхватил его на руки. Кацуба вытащил его в раздевалку и положил на лавку. Там уже стояла женщина в белом халате и полуголый помощник Кацубы.

— Что случилось? — спросила она, и Кацуба увидел, что это та самая эвакуированная Наташка, которая когда-то безуспешно пыталась торговать в жару зимними вещами и так отчаянно звала патруль.

Дыхание с хрипом рвалось из груди Сергеева. Кацуба наклонился и стыдливо прикрыл его чьей-то гимнастеркой.

— Подложите ему что-нибудь под голову, — сказала Наташа.

Помощник Кацубы метнулся к стопке чистых кальсон и сунул несколько пар под мокрый затылок Сергеева.

Наташа села и стала считать у него пульс.

Кацуба, стаскивая через голову мокрую гимнастерку, сказал:

— Здравствуйте, легки на помине.

Наташа глянула на него, не прекращая считать шевелящимися губами. Потом достала из кармана пузырек, смочила ватку и сунула ее под нос курсанту. Сергеев вскочил, закашлялся, слезы потекли у него по лицу.

— Нашатыря не много ли? — Кацуба обалдело крутил носом и прикрывал глаза.

— Нет, — сказала Наташа и спросила ожившего Сергеева: — Дистрофия была?

— Была...

— Тебе бы есть побольше и не утомляться сильно. — Она с вызовом посмотрела на Кацубу, считая его виновником всех бед.