— Ничего, — сказал Клесант. Сердце его бешено колотилось.

— Лучше поговорим, верно?

— Да.

— Или даже не будем говорить… — Рука его оказалась близко, взгляд летал по комнате, которая стала наполняться золотой мглой. Он поманил, и Клесант очутился в его объятиях. Клесант часто гордился своей болезнью, но никогда — своим телом. Он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание. Внезапное открытие выбило его из колеи, он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему, чтобы прошептать: «И к черту Шерстихлопа!»

Шерстихлоп! Он совсем забыл о существовании доктора! Это слово прогрохотало меж ними и взорвалось отрезвляющей вспышкой, и он увидел в свете лет, которые уже миновали и которые еще грядут, как по-дурацки он себя вел. Легко сказать, к черту Шерстихлопа! Что за мысли! Его очаровательный новый друг, должно быть, сумасшедший. Он вздрогнул, отпрянул и воскликнул:

— Да как же вы можете такое говорить?

Тот не отвечал. У него был довольно глупый вид, он тоже отпрянул и забился в дальний угол дивана, утирая лоб. Наконец он вымолвил:

— Это плохой доктор.

— Отчего же? Он наш семейный врач, он лечит всех у нас в округе!

— Я не хотел показаться грубым, просто вырвалось. Мне просто необходимо было это сказать. Наверно, это прозвучало нелепо.

— Ладно, тогда все в порядке, — промолвил мальчик, которому очень хотелось быть утешенным. Но сияние прошло, и никакими усилиями его нельзя было воскресить.

Молодой человек достал недокуренную сигарету и поднес ее к губам. Видно было, что он порядком обеспокоен.

— Быть может, все же лучше будет объяснить, что я имел в виду? — спросил он.

— Как хотите, это неважно.

— У вас есть спички?

— Боюсь, что нет.

Он отошел в дальний угол комнаты и сел там. Потом заговорил:

— Буду с вами совершенно откровенен — я не пытаюсь морочить голову своим друзьям, как это делает ваш доктор. Только мне невыносимо сознавать, что этот тип приходит в ваш дом — в этот роскошный дом — а вы, такой богатый и важный на первый взгляд, в то же время так беззащитны и обмануты. — Голос его дрогнул. — Ладно, не будем об этом судачить. Вы правы. Мы нашли друг друга, а все остальное неважно, ведь был всего один шанс на миллион, что мы друг друга найдем. Я ради вас готов на все, даже на смерть, но и вы должны кое-что сделать для меня, притом немедля: откажитесь от услуг Шерстихлопа.

— Лучше объясните, чем он вам насолил, вместо того чтобы разводить сентиментальную болтовню.

Гость тотчас ожесточился:

— Разве я был сентиментален? Ну хорошо, скажу. Шерстихлоп никого никогда не вылечил — вот чем он мне насолил, а ведь это для врача большой недостаток. Хотя я могу ошибаться.

— Да, вы ошибаетесь, — молвил Клесант. Одно только повторение имени доктора привело его в равновесие. — Я наблюдаюсь у него многие годы.

— Надо думать.

— Конечно, я не такой, как все, я нездоров, для меня неестественно быть здоровым, я не показатель, но вот другие…

— Кто это — другие?

И в этот момент имена благополучно исцеленных доктором Шерстихлопом вылетели у Клесанта из головы. Они всегда прочно сидели в его памяти, а тут вдруг, стоило им понадобиться, сразу исчезли.

— Все ясно, — сказал незнакомец. — Шерстихлоп, — продолжал повторять он. — Шерстихлоп! Я давно за ним слежу. Что за жизнь после двадцати пяти? Импотенция, слепота, паралич. А что за жизнь до двадцати пяти, если ты не в добром здравии? Шерстихлоп! Даже бедняку не спастись. Плач, хромота, нытье, склянки с лекарствами, гноящиеся раны — и в деревне то же самое. Добренький доктор Шерстихлоп не даст, чтобы все это прекратилось… Вы считаете меня сумасшедшим, но это вы не сами так думаете: Шерстихлоп вбил вам в голову эти больные мысли уже готовыми.

Клесант вздохнул. Он посмотрел на руки гостя, теперь крепко сцепленные, и ему захотелось вновь ощутить их объятия. Ему всего лишь надо было сказать: «Очень хорошо, я сменю доктора», и тогда сразу же… Но он никогда не колебался. Жизнь до 1990-го или даже до 2000-го года оставалась более веским аргументом.

— Он продлевает людям жизнь, — настаивал Клесант.

— Жизнь для чего?

— Притом люди никогда не забудут о его удивительно жертвенном служении во время войны.

— Неужели? Я был свидетелем этого служения.

— О!.. Значит, вы знали его во Франции?

— Неужели! Он посвящал своему удивительно жертвенному служению дни и ночи, но ни один, к кому бы он ни прикоснулся, не выздоровел. Шерстихлоп дозировал лекарство, Шерстихлоп делал прививки, Шерстихлоп оперировал, Шерстихлоп даже произносил добрые слова, но телега, как говорится, ни с места.

— Вы тоже лежали в госпитале?

— Ага, осколок. Эта рука — кольцо, и все прочее, — была расплющена и исковеркана. Голова — теперь волосы на ней растут густо, но тогда были мозги наружу, и то же самое кишки, я был просто кусок мяса. Идеальный случай для Шерстихлопа. Вот он и набросился на меня со своим: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю», сама нахрапистость, да я его сразу раскусил, даром что был совсем мальчишка, и отказался.