— Доброе утро, доктор. Как вы думаете, разделаетесь вы со мной на этот раз? — начал он в весьма развязной манере; затем плюхнулся в кресло, полуприкрыл глаза и сказал: — Ну что ж, валяйте.

Он бешено хотел излечиться. Мысль об этой встрече помогала ему стойко держаться против вампира. Став нормальным, он сумеет его осадить. Он мечтал о трансе, во время которого его личность расплавят и начнут искусно формовать. Наконец он получил пять минут забытья, когда воля доктора силилась проникнуть в его собственную волю.

— Через минуту продолжим, мистер Холл. А вы сначала скажите мне, как вы жили-поживали?

— Все как всегда. Свежий воздух и физические упражнения, как вы мне велели. Никаких волнений.

— Вы с удовольствием проводили время в женском обществе?

— В Пендже было несколько дам. Но я там ночевал только одну ночь. На следующий день после нашей встречи, в пятницу, я возвратился в Лондон. Домой, так сказать.

— А вы ведь намеревались погостить у ваших друзей подольше, так я думал.

— Я тоже так думал.

После чего Ласкер Джонс присел на подлокотник его кресла.

— А теперь расслабьтесь, — спокойно сказал он.

— Пожалуйста.

Он повторил свои пассы. Морис смотрел на каминные щипцы, как в прошлый раз.

— Мистер Холл, вы чувствуете, что впадаете в транс?

Последовало продолжительное молчание, нарушенное угрюмым голосом Мориса:

— Не уверен.

Они попробовали опять.

— В комнате темно, мистер Холл?

Морис ответил:

— Немного, — в надежде, что так оно и будет. И правда — стало чуть-чуть темнее.

— Что вы видите?

— Позвольте, раз в комнате темно, что я могу видеть?

— А что вы видели в прошлый раз?

— Картину.

— Совершенно верно, что еще?

— Что еще?

— Да, что еще? Ды… Ну, ды…

— Дырку в ковре.

— А дальше?

Морис изменил позу и ответил:

— Я через нее перепрыгнул.

— Ну, а дальше? Морис молчал.

— А дальше? — вновь прозвучал настойчивый голос.

— Я вас прекрасно слышу, — сказал Морис. — Проблема в том, что я не могу отключиться. Сначала я и правда почувствовал какой-то легкий дурман, но теперь я столь же бодр, как и вы. Сделайте еще одну попытку.

Они попробовали опять, но безуспешно.

— Что, черт возьми, могло случиться? На прошлой неделе вы справились со мной без труда. Как вы это объясняете?

— Вы не должны мне сопротивляться.

— Да не сопротивляюсь я, чтоб ему пусто было!

— Сегодня вы менее внушаемы, нежели в прошлый раз.

— Я не знаю, что бы это значило, поскольку не специалист в вашем жаргоне, но клянусь от всего сердца — я хочу вылечиться. Я хочу быть, как все остальные мужчины, а не как эти отщепенцы, с которыми никто не желает…

Они попробовали опять.

— Выходит, я один из тех двадцати пяти процентов ваших неудач?

— На прошлой неделе мне кое-что удалось с вами сделать, но у нас действительно случаются неожиданные разочарования.

— Неожиданное разочарование, вот я, выходит, кто? Ну же, не скисайте, не сдавайтесь, — загоготал Морис, наигранно подначивая доктора.

— Я не собираюсь сдаваться, мистер Холл.

И снова их ждала неудача.

— Что со мной стряслось? — спросил Морис внезапно упавшим голосом. Он говорил как отчаявшийся человек, но у мистера Ласкера Джонса имелись ответы на любые вопросы.

— Боюсь, я могу посоветовать вам только переехать жить в страну, которая приняла Кодекс Наполеона, — сказал он.

— Не понимаю.

— Например, во Францию или Италию. Там гомосексуализм не считается преступлением.

— Вы хотите сказать, что француз может быть с другом, не боясь угодить в тюрьму?

— Быть? Вы имеете в виду, совокупляться? Если оба они совершеннолетние и не делают это в вызывающей для общества форме, то несомненно.

— А будет когда-нибудь в Англии такой закон?

— Сомневаюсь. В Англии всегда с неохотой принимали человеческое естество.

Морис понял. Он сам был англичанин, и его самого волновали только собственные беды. Он грустно улыбнулся.

— Тогда получается вот что: всегда были и всегда будут люди вроде меня, и всегда они подвергались гонениям.

— Это так, мистер Холл; или, как предпочитает утверждать психиатрия, всегда были, есть и будут все мыслимые типы личности. И вы должны запомнить, что в Англии ваш тип когда-то приговаривали к смертной казни.