— Я Любин, — наконец говорит он.

«И опять Баллард оказалась права, — понимает она. — Не будь у нас вывихнуты мозги, нас нельзя было бы здесь использовать».

Но она не в обиде. Ей не хотелось бы возвращаться.

Лед: царапает щеку, но не холодит кожу. Держаться не за что: перчатки просто скользят по гладкой поверхности. Вижу мечущихся наверху людей, но они ничего не могут сделать. Пытаюсь разбить лед кулаками, но руки движутся медленно-медленно, легкие разрываются, голова кружится, мысли туманятся, и я чувствую, что исчезаю…

Просыпаюсь с криком. Сердце стучит, как отбойный молоток. Господи. Откидываю одеяло и сажусь на край кровати.

Раньше я не мог вспомнить весь сон. Помнил только падение сквозь толщу льда; доктор говорит, мой разум подавлял остальное. Теперь я помню, и это худший кошмар из всех, что я когда-либо видел.

Натягиваю на плечи скомканное стеганое одеяло и чувствую, что дрожу. Пытаюсь успокоиться, дышать ровнее, но всхлипывания продолжают вырываться на волю. Это было так реально, что я ощущал все: ощущал, каково это — умереть.

Я пробыл в воде почти час; когда меня вытащили, я был овощем почище любого настоящего овоща. Здоров ли я? Впервые клиника испробовала свое новое лекарство на человеке с такой глубокой травмой мозга. Подействовало ли оно?

Все тот же кошмарный сон, снова и снова. После третьего раза я понял, что уже не усну. Оставшиеся до рассвета часы провел в тревоге. И это результат? Я теряю рассудок?

Завтра иду на еженедельный прием к наблюдающему меня ординатору клиники. Надеюсь, у него есть ответы на мои вопросы.

Еду в центр Бостона, полчаса — и я на приеме у доктора Хупера. Сижу на каталке в смотровой, за желтой занавеской. Из стены на уровне пояса выступает вытянутый в длину плоский экран, отрегулированный на суженное поле зрения, — с моего места он кажется пустым. Доктор стучит по клавишам — наверное, открывает файл с моими данными — и начинает меня осматривать. Пока он проверяет мои зрачки авторучкой с фонариком на конце, я рассказываю ему о кошмарах.

— А до несчастного случая у вас бывали подобные сны, Леон? — Он достает маленький молоточек и ударяет меня по локтям, коленям, лодыжкам.

— Никогда. Это побочный эффект лекарства?

— Нет, эффект не побочен. Гормональная К-терапия восстановила большинство поврежденных нейронов, и ваш мозг вынужден приспосабливаться к столь значительным переменам. Ночные кошмары, по-видимому, просто признак этого приспособления.

— Это теперь навсегда?

— Маловероятно, — отвечает он. — Как только ваш мозг вновь привыкнет к наличию всех проводящих путей, вы придете в норму. Теперь дотроньтесь указательным пальцем до кончика носа, а потом прикоснитесь им к моему пальцу.

Я делаю то, что он мне велит. После этого врач просит меня соединить поочередно пальцы с большим, быстро.

Затем мне приходится пройти по прямой, словно при проверке на трезвость. А потом он начинает меня допрашивать.

— Назовите части обычного ботинка.

— Ну, подметка, каблук, шнурки. М-м, дырочки для шнурков, через которые они продеваются, — ушки, и еще язычок, под шнурками…

— Хорошо. Повторите числа: три, девять, один, семь, четыре…

— …шесть, два.

Этого доктор Хупер не ожидал:

— Что?

— Три, девять, один, семь, четыре, шесть, два. Вы называли их, когда осматривали меня в первый раз, я тогда еще лежал в больнице. Полагаю, эти числа слышит большинство ваших пациентов.

— Вот уж не думал, что вы их запомните; это тест на кратковременную память.

— Я не специально. Просто оказалось, что помню, и все.

— А цифры, которые я перечислил во время второго приема?

Задумываюсь на секунду.

— Четыре, ноль, восемь, один, пять, девять, два.

Он удивился:

— Большинство людей не могут удержать в памяти столько цифр, если слышали их лишь однажды. Это какой-то мнемонический фокус?

Я качаю головой:

— Нет. Я даже телефонные номера всегда записываю в память телефона, чтобы потом набирать их, нажав одну кнопку.

Он идет к пульту и колотит по клавишам.

— Попробуйте это. — Доктор зачитывает четырнадцать цифр подряд, я повторяю их. — А задом наперед сумеете?