— Аношина, постой-ка! — крикнул я. Катька остановилась и вопросительно на меня посмотрела. — Ты вот сейчас бежала и улыбалась. Почему, можешь объяснить?

— Твое-то какое дело, — ответила она уже безо всякой улыбки. — Хочу и улыбаюсь.

— Да кто ж так улыбается! Рот до ушей, хоть завязочки пришей. Потихоньку надо улыбаться, загадочно. Картину «Джоконда» видала? Так вот, там итальянка одна… загадочно, понимаешь, улыбается. До сих пор неизвестно почему. А ты варежку разинула — и рада.

— Дурак ты, Повышев, — сказала вдруг Катька и побежала вниз. Обиделась. Эх, не умею я с девчонками разговаривать. Прямо беда! Я ведь не хотел вовсе ее обижать. И в мыслях у меня такого не было. Я хотел рассказать ей про знаменитую Джоконду, открытку показать… В конце концов, Аношина ведь мне улыбалась, когда по лестнице бежала. А я, действительно, как дурак — закрой варежку… Эх!..

Дома я намазал хлеб сгущенкой, поставил на стол перед собой открытку с Джокондой и стал думать. Долго думал, но никаких интересных мыслей в голову не приходило. На диване валялся старый номер «Советского экрана». На его обложке была помещена фотография известной киноактрисы. Она тоже улыбалась, наклонив голову и поправляя прядь волос, спадавшую на глаз. Если по справедливости, то артистка эта была куда красивее Джоконды. И моложе намного. Но смотреть на нее совсем не хотелось. Почему-то сразу вспоминались витрины парфюмерных магазинов или журналы мод. А с Джокондой все по-другому: смотришь на нее, и вроде бы никаких особенных мыслей в голове нет. А оторваться не можешь. Чудеса!

Потом пришла мама из магазина. Сумка у нее была такая тяжелая, что я еле до кухни дотащил. По сравнению с моими кирпичами-учебниками в ней, казалось, чугунные плиты лежат.

— Зачем ты такие тяжеленные сумки таскаешь, — сказал я. — Надорваться хочешь?

— Спасибо тебе большое. Пожалел, — сказала мама, торопливо разбирая продукты. — А кто же их, по-твоему, таскать будет? Я по десять раз в магазин бегать не могу. Нет у меня времени.

Мама достала бледно-синюю в пупырышках курицу с длиннющими желтыми лапами и принялась ее разделывать. Глупая куриная голова на тонкой, словно веревочной, шее свешивалась со стола.

— Ты бы хоть ножи поточил, лодырь, — сказала мама. — Сидишь, киснешь от безделья.

Я достал ручное точило, выгреб из буфета все ножи, и вскоре по кухне запрыгали веселые новогодние искры.

— Мам, — позвал я, закончив работу.

— Ну, чего тебе, — ответила она не оборачиваясь.

— Улыбнись, а?

— Отстань. Некогда мне. Я сегодня с вечера на сутки заступаю.

— Ну, улыбнись. Мне надо.

— Я смотрю, тебе совершенно нечего делать. Принеси-ка свой дневник. Давно что-то его не видно.

— Ну, при чем здесь дневник!

— А при том, что ты совершенно перестал заниматься! Рыскаешь целыми днями по двору, выпучив глаза. Неси без разговоров дневник!

Я вздохнул и поплелся за дневником. Мама оставила несчастную курицу в покое, вытерла руки и надела очки.

— Ну, конечно! Все правильно. Ботаника — три, математика, контрольная — три с двумя минусами, на полях замечание. А он меня еще улыбаться просит. Тут плакать впору. «Ходил во время урока рисования». Это что еще за фокусы?! Совсем спятил?! Тебе что, школа — Невский проспект? Гуляет он, видите ли, во время урока.

— Да ничего я не гуляю. У меня кисточки не было. Вот я у Светки Юрковой и взял.

— У тебя никогда ничего нет. А почему задания не записаны? Вам что, не задают уже? Иди, заполни дневник и делай уроки.

— Если хочешь знать, — сказал я в дверях, — я тебя не просто так улыбаться просил. Нам задание такое дали: написать, почему улыбается Джоконда.

— Время у нее было, вот и улыбалась, — сказала мама, опуская курицу в кипящую воду. — Я до свадьбы тоже Джоконда была. Только вот Леонардо да Винчи не нашлось.

Я взял на всякий случай из папиной комнаты энциклопедию и начал писать сочинение.

«Мне очень нравится картина великого итальянского художника эпохи Возрождения Леонардо да Винчи «Джоконда».

Это первое предложение мне самому страшно понравилось, потому что в нем была целая дюжина слов и оно заняло сразу три с половиной строчки в тетради. И я стал писать дальше.

«…Скорей всего, Джоконда сидит на открытом балконе, потому что у нее за спиной какие-то болотца, кочки и ручейки. Значит, действие происходит на даче, а не в городе. У Джоконды темные распущенные волосы, румяные щеки и коричневые глаза. И еще она тихонечко улыбается. Почему она это делает — не известно. Мой друг Геннадий Петров говорит, что она стесняется Леонардо да Винчу. Мама говорит, что у нее много свободного времени. Но это все неправильно. А как правильно, я не знаю. Но если бы Джоконда висела в моей комнате, я бы подолгу на нее смотрел. Хотя и не могу объяснить, что в ней такого особенного. Ведь не такая уж она и красивая, как, например, артистка Белохвостикова».

Тут я остановился и крепко задумался. Потом приписал: «…В заключении моего сочинения хочу честно признаться, что не сумел разгадать улыбку Джоконды. Жаль, что великий итальянский художник эпохи Возрождения Леонардо да Винчи не оставил на этот счет никакой объяснительной записки».

За сочинение я получил три — четыре. Три за грамотность, четыре за смысл.

А потом промелькнули еще две недели и наступили летние каникулы. И я совершенно забыл про Джоконду и про ее загадочную улыбку. На лето я поехал в спортивный лагерь, а Генка отправился в Хосту к своей тетке.