Мы встретили Хаманака как раз в тот момент, когда выходили из казармы на его поиски. Оми, не ответив на приветствие Хаманака, цинично бросил ему:

— Ну что, натаскался? — и, не дожидаясь ответа, с яростью крикнул: — Марш в казарму! Живо!

Когда мы вошли в казарму, начался допрос:

— Хаманака! Ты тогда сказал, что нашел фотографию барышни Имадо?

— Так точно…

— И ты еще продолжаешь лгать мне?

Хаманака уныло опустил голову. Он понял, что Оми все известно. Возможно, он узнал о фотографии от самой Имадо или, может быть, выследил их сегодня вечером во время свидания. Готовый во всем признаться, Хаманака тихо проговорил:

— Простите, обманул. Карточку мне подарили.

— Я знаю об этом уже давно. Говори честно, почему ты сегодня опоздал к отбою?

— Я гулял с госпожой Имадо и немного задержался, — глядя в одну точку, сказал Хаманака с решимостью человека, припертого к стенке.

Я до глубины души был поражен его спокойным тоном. Нам все время твердили, что любовь — это преступление, и откровенное признание в ней мы восприняли как бесстыдство. Но Хаманака, видимо, это было совершенно безразлично. При свете электрической лампочки у него лишь сверкали глаза да слегка подергивались бледные щеки.

— И ты еще имеешь наглость так отвечать?! Неужели ты не считаешь свое поведение недопустимым? — несколько недоуменно спросил Оми, но Хаманака промолчал. Оми во второй, в третий раз повторил свой вопрос, но Хаманака словно воды в рот набрал.

— Акияма, а ты как думаешь? — внезапно обратился ко мне Оми.

— О чем? — с невинным видом спросил я.

Я прекрасно знал, что он спрашивает меня о любовных делах Хаманака, но притворился непонимающим.

— Ты, скотина, не слушаешь, о чем я говорю? Я тебя спрашиваю: что ты думаешь о Хаманака?

Я отлично знал, что если отвечу так, как угодно Оми, то буду прощен. Но внезапно я почувствовал, что не могу осудить Хаманака, и не потому, что я осознал неизбежность любви, а просто потому, что был подавлен необычайной серьезностью Хаманака. Во всем отряде, изолированном от мира глухой стеной, на которой с полным основанием можно было написать: «Оставь надежды всяк, сюда входящий», — только Хаманака сохранил вкус к жизни. Это было понятно даже мне. Хаманака, должно быть, тоже понимал, что если он с целью угодить старшему по званию скажет ни к чему не обязывающее: «Да, виноват», — то все закончится благополучно. Но он был не из тех, кто свое жизненное благополучие строит на таком, пусть безобидном, подобострастии перед начальством. Я отдавал себе отчет, что, если поступлю в угоду Оми и осужу Хаманака, мне будет обеспечена безопасность, зато я поставлю Хаманака в безвыходное положение. И я тихо ответил:

— Я в этом совсем не разбираюсь.

— Как и ты, скотина, заодно с ним?!

И Оми отвел правую руку назад. «Ну, дошла и до меня очередь, сейчас ударит», — подумал я и стиснул зубы. Оми ударил, и я пошатнулся. Мне стало жарко, вся кровь прилила к лицу. Новыми ударами кулака он сбил с ног Морисима и Кусуно.

— Поняли, за кого вам попало? Эй ты, Хаманака! Это из-за тебя попало сейчас твоим друзьям. И все-таки ты предпочитаешь молчать? Понимаю, тебе безразлично, лишь бы не было больно самому.

— Нате, бейте! — Хаманака с застывшим лицом вышел на полшага вперед.

— Эй, вы, слушайте мой приказ! Бейте его, да как следует!

«Так вот до какой отвратительной подлости и злобы дошел Оми!» — подумал я и решительно, изо всех сил ударил Хаманака по лицу. Я чувствовал себя виноватым перед ним, и то, что я ударил его только ладонью, а не кулаком, было единственной формой протеста против Оми. Морисима и Кусуно ударили Хаманака несильно, и Оми приказал им бить еще. Издевательство над нами и Хаманака продолжалось до рассвета, только тогда Оми ушел к себе. Потом он несколько дней подряд после отбоя непременно приходил проверить, в казарме ли Хаманака. Очевидно, Хаманака после того случая отказался от ночных свиданий, и теперь он каждый раз перед сном молча сидел на своей циновке. Когда я видел его неподвижную фигуру, мне становилось не по себе. Невыносимо тяжело было чувствовать, что в нашей комнате поселилась вражда.

— Мы перед тобой виноваты, но, пожалуйста, не думай о нас плохо. Ведь у нас не было другого выхода, — обратился я к Хаманака через два дня после той памятной ночи. Больше я был не в силах терпеть.

— Да я и не сержусь. То, что вы меня избили, вполне естественно, и это вовсе не причина для обиды на вас. Наоборот, мне было бы гораздо тяжелее, если бы вы поступили иначе.

Хаманака натянуто улыбнулся и окинул нас беглым взглядом. С этого времени он стал еще более замкнутым и как будто забыл про нас, но я не осуждал друга, а скорее искренне сочувствовал ему.

Наступило 1 июля 1945 года. Утро в этот день было свежее и ясное. Когда мы с Саса и Хосака собрались в прихожей помещения, где располагалась секция Такаги, чтобы переодеться в рабочее платье, вошел техник-лаборант Сагава.

— Сегодня можно не переодеваться. Будем развлекаться, пойдем на пикник.

Мы радостно, но изумленно переглянулись. Никому из нас еще не приходилось с такой целью покидать пределы городка. Правда, один раз мы выходили в поле, но на практические занятия. Заключенные в каменных стенах, отгороженных от всего мира колючей проволокой, мы вели смертельно опасную игру только с бактериями. Поэтому мы безумно обрадовались прогулке в поле, где гуляет свежий ветерок.