Журавлев был прав. Метель свирепствовала еще сильнее, чем накануне. Ветер не изменил направления. У палатки скорость ветра достигала 28 метров, а когда мы выползли на гребень покрывавшего лагерь тороса, анемометр показал 84 метра в секунду. Это означало, что жестокий шторм перешел уже в ураган. По шкале Бофорта, принятой моряками для классификации движения воздуха, ураганом называется ветер со средней скоростью более 29 метров в секунду, или более 105 километров в час; такой ветер называется еще и 12 балльным. Выше этого балла показателей на шкале нет. А в графе «влияние ветра на наземные предметы» о ветре со средней скоростью 23 метра в секунду (крепкий шторм) сказано: «вырывает с корнем деревья»; жестокий шторм со средней скоростью в 27 метров в секунду «производит большие разрушения»; ураган более 29 метров в секунду (какой бушевал у нас) «производит опустошения». К счастью, ни разрушать, ни опустошать у нас было нечего. Наша палатка была защищена от урагана наметенным над ней сугробом. Беспокоило лишь одно: удержались бы льды.

Я вспомнил ураган, пережитый нами в мае прошлого года севернее мыса Ворошилова, когда Журавлев, болевший снежной слепотой, сидел с завязанными глазами в палатке, а мы с Урванцевым боролись со стихией. Тогда ветер вблизи лагеря, расположенного под защитой айсберга, достигал скорости 27 метров, а на открытом месте несся со скоростью 37 метров в секунду. Но тогда не было снега, о чем мы сожалели: хотелось посмотреть картину метели при таком ветре.

Сейчас эта «картина» была перед нами. Метель хлестала в лицо, жгла его, точно раскаленным железом, ревела и, казалось, хотела смести и уничтожить все на своем пути. Ураган захватывал своей мощью, заставлял даже любоваться собой и забывать о серьезности нашего положения.

Но все же наступил кризис. Буря не могла бесконечно бушевать с такой яростью и достигла своего предела. К полудню силы ее начали иссякать. В сплошной, беспрерывный рев начали врываться визг и свист; это говорило о том, что ветер становится порывистым. Еще через час уже слышалось завывание. Лишь время от времени ураган вновь пытался свирепствовать, как бы силясь сохранить прежнюю мощь. К 15 часам ветер склонился к востоку, скорость его уже не превышала 6 метров, и только отдельные порывы вздымали снег и пронзительно свистели. Метель кончилась.

Теперь можно было осмотреться. На западе и юго-западе большими пятнами темнело водяное небо — признак открытой воды. С высоты торосов мы увидели крупное разводье всего лишь километрах в двух — двух с половиной от нашего лагеря. Вскрытие льдов его не достигало. Трещина — не в счет.

Откопать палатку и собак теперь уже было нетрудно. Скоро мы пустились в путь. Продолжавшаяся поземка досаждала собакам, но мало беспокоила нас. Небо затянуло облаками. Сразу потеплело. Термометр показывал только 25° мороза.

Такой мороз при скорости ветра в 6 метров обычно дает себя знать, но в этот день он казался нам незаметным. Мы пересекли несколько свежих узких трещин и, приближаясь к Земле, попали в полосу рыхлого, убродного снега. Он в огромном количестве был сброшен бурей с ледникового щита и не успел смерзнуться. Путь по такому снегу очень труден. Потому мы и не замечали мороза. Но когда мы уже в темноте выбрались на мыс Кржижановского, где отпала необходимость тащить на себе тяжелые сани, мороз сразу почувствовался по-настоящему. Первое, что мы сделали,— установили палатку и сбросили с себя мокрое белье.

Процедура переодевания при 25-градусном морозе малоприятна, но как хорошо чувствуешь себя в сухой одежде!

Пока я, лежа в мешке, вел запись, Сергей, тоже не вылезая из мешка, успел приготовить «мечту». Нет сомнения, что заснем мы достаточно крепко. А утром, сложив припасы, повернем, вероятно, обратно на базу за очередной партией груза.

Обратный путь в 120 километров на пустых санях проделали за два перехода. В первый день, покинув мыс Кржижановского, поднялись вдоль кромки ледника к северу, обошли стороной полосу убродного снега и вечером в начавшейся новой метели разбили лагерь на полуострове Парижской Коммуны.

Утром нас встретил ветер скоростью в 15 метров при 20-градусном морозе и тучах снежной пыли. Это была нешуточная метель. Но после того что мы пережили на морском льду, такая метель не могла удержать нас на месте. Правда, пурга неслась с запада, била нам прямо в лоб, но путь был знаком, сани легки, и мы решили пробиваться к дому.

По очереди выходя вперед, чтобы пробить задней упряжке дорогу, мы шли против метели. К вечеру она, точно поняв наше упорство и бесполезность своих усилий, неожиданно стихла. Около полуночи в полной темноте мы подкатили к домику.

— Где вас захватила метель? — был первый вопрос, которым встретили нас товарищи.

В районе базы она бушевала немногим более двух суток и была заметно слабее. Ветер только в отдельные моменты достигал скорости 22 метров. Очевидно, мы с Журавлевым попали в самый центр воздушного потока. На базе ветер сорвал антенну, разметал с вешал медвежьи шкуры и совсем занес вход в домик. В комнате при свете мы были озадачены восклицанием:

— Да вы обморозились!

Мы взглянули друг на друга и убедились, что кожа на лицах почернела. Журавлев долго рассматривал себя в зеркало и недоумевающе повторял: