Ты, умилек, очень слаб! Теперь тугнагак не испугается тебя. Он убьет тебя и нас.

Уговаривать было бесполезно. Для убеждения времени не было. Решение надо было найти немедленно. Пойти на большой риск. Он оправдывался положением.

Я приказал запрячь моих собак. Когда все необходимое для дороги лежало на санях, оделся, взял карабин, патроны и вышел к упряжке. Эскимосы оторопевшей кучкой стояли поблизости.

— Ты куда, умилек?

— Поеду драться с вашим тугнагаком.

— Ты слаб. Он убьет тебя!

— Неправда! Его не существует, поэтому он не может причинить мне вреда. Даже больной я привезу мясо. Вам будет стыдно! Женщины будут смеяться над вами.

Видя, что меня не остановить, они, опустив головы, не сказав больше ни слова, разошлись по юртам. Там воцарилась гробовая тишина.

Поселок скрылся из виду. Я остался один среди снежных просторов. Не то от лучей медленно ползущего над самым горизонтом солнца, не то от слабости рябило в глазах. Мучительная боль грызла поясницу. Усталость охватывала все тело. Тянуло лечь на сани.

Когда же я найду зверя? Неужели придется пересечь весь остров? Ведь это значит несколько суток. Хватит ли сил?

Но на ловца и зверь бежит. Через четыре часа пути собаки подхватили легкие сани, распаляясь охотничьим азартом, как стая волков, понесли по свежему медвежьему следу, а еще через час огромный зверь лежал у моих ног.

Победа? Нет, только наполовину! Торжествовать было рано. Наступил самый тяжелый момент. Надо было освежевать зверя. Лежа на снегу, корчась от боли, кусая губы, чтобы удержать стон, обливаясь холодным потом и поминутно вытягиваясь на снегу для отдыха, я освежевал уже коченеющего на морозе медведя, втянул на сани шкуру и немного мяса. Но на большее был уже не способен. Кружилась голова. Оставляли силы. Направив собак на пройденный след, лег на сани и привязал себя ремнями. Последняя мысль была о том, чтобы собаки не встретили нового медведя и не потеряли след...

Очнулся я на третий день в своей постели. В комнате сидели эскимосы. По-видимому, они были здесь уже давно, так как были без кухлянок и обнажены до пояса.

Заметив, что я пришел в сознание, охотники сгрудились около меня. Радость и ласка разгладили их суровые лица. Они заговорили об охоте и стали высчитывать, сколько надо заготовить мяса и жира, чтобы их хватило... на следующую зиму. Появились женщины и ребятишки. Мальхлютай — восьмилетний сынишка Кивьяна — притащил своего любимого трехмесячного щенка и под одобрительный смех присутствующих преподнес подарок, положив его прямо на мою грудь...

Через неделю на нескольких упряжках мы неслись на охоту на северную сторону острова. Я все еще чувствовал слабость, но теперь уже не боялся остаться один, а эскимосы со мной не боялись духа. Кризис миновал. Советское поселение на острове начало укрепляться. Мой риск оправдался...

И теперь опять такие же боли. Нет, еще сильнее! Что же делать?..

— Ну, что же, надо идти! — промолвил я.

— Куда?

— До Северной Земли осталось километров сорок. Сегодня мы должны их осилить... Дорога хорошая.

Журавлев помог мне обуться, Урванцев вывел меня из палатки.

Сияло солнце. Арктика, как и накануне, была прекрасной, искрилась и радовалась приближающейся весне. Далеко на северо-востоке рисовались берега Северной Земли. Как всегда, они звали к себе.

Вновь, как за четыре года до этого, надо было рисковать. Мы должны были пойти на риск, он оправдывался нашими задачами.

Начались сборы. Товарищи запрягли и моих собак, увязали воз. Урванцев достал нашу походную аптечку. Она была небольшая. На случай ранений, травм и переломов в ней было немного перевязочных материалов, йод, кровоостанавливающая вата, набор хирургических игл с иглодержателем, хирургический шелк, пинцет,, скальпель и небольшое количество скобок Мишо. При возможном заболевании снежной слепотой мы могли воспользоваться имевшимся раствором кокаина и алюминиевым карандашом. Не были забыты и зубные капли. Имелся хинин на случай приступов, возможно, привезенной с материка малярии. И, конечно, танальбин с опием и английская соль.

Я и раньше время от времени испытывал короткие острые боли в области поясницы, и единственным средством лечения был уротропин. Казалось, что он помогает. Это лекарство тоже было включено в нашу аптечку.

Доктора, как уже известно, среди нас не было. Его обязанности в случае надобности охотно выполнял Николай Николаевич: иногда выдать пирамидон от головной боли, в частности мне — уротропин, а Журавлеву — растереть скипидаром спину, которую у него временами «ломило к непогоде».

Основным принципом лечения была у нас строгая, почти гомеопатическая дозировка. Этим мы отличались от всякого другого оказавшегося бы на нашем месте дилетанта. В этот день я впервые отступил от нашего принципа и, совершенно обезумев от боли, не замедлил в несколько приемов покончить с доброй половиной лекарства.

Выступили мы только около полудня и все-таки дошли до Северной Земли, проделав полные 40 километров. Память о них сохранится на всю жизнь!

Журавлев шел впереди. За ним следовала моя упряжка. Урванцев замыкал караван, но больше занимался мною, чем своей упряжкой. Спальные мешки и свободные меха превратили мои сани в мягкое ложе. Мне это мало помогало, хотя на коротких остановках я и расхваливал свою постель, а также хорошую дорогу.

Розная дорога, или даже «ровная, как стол», в нашем понимании означала только то, что на пути не встречалось торосов. Невзломанный морской лед действительно ровен, как стол. Но на нем лежит- снег. А снежный покров в высоких широтах Арктики зимой почти никогда не бывает ровным. Господствующие ветры покрывают его сплошными бороздами и гребнями — так называемыми застругами. Особенно ярко это заметно вблизи берегов. Поверхность снега здесь уже вскоре после начала зимы, установления периода метелей и сильных морозов напоминает глубоко вспаханное поле. Иногда гребни застругов достигают всего лишь нескольких сантиметров, а порой они возвышаются до полуметра. В первом случае на протяжении метра их можно насчитать до пяти-шести, а во втором — подошва только одного заструга занимает до метра. Если смотреть издали, заструги в перспективе сливаются, и поверхность снежных полей кажется совершенно ровной. Острые гребни застругов почти всегда настолько крепки, что груженые сани, кроме поблескивающей ленты, не оставляют на них никакого следа. Мелкие заструги, особенно если идешь поперек их простирания, почти не мешают движению. Длинные полозья саней, только постукивая, скользят с одного твердого гребешка на другой. Потому мы такую дорогу и называем ровной: не надо путаться среди хаоса торосов, взбираться на ледяные нагромождения и спускаться с них вниз.