Старик черным пальцем указал на молодого Глана, который деловито забивал в липкую землю покосившиеся колья ограды.

— Я пытался расспросить его, зачем он шел сюда, — задумчиво проговорил отец Игнасио, — но он не говорит.

— Возможно, дагор не хочет… Они теперь — одно. Он больше не человек, этот белый. Дай ему уйти.

Мэри, подумал отец Игнасио. И черный тут же сказал:

— И для девушки так будет лучше. Ты чужой тут. Ты не знаешь эти места. Там, дальше, болота. Знаешь, кто там живет?

— Крокодилы, — пожал плечами отец Игнасио, — что с того… Я видел крокодилов.

— Иногда, — очень тихо сказал старик, — оттуда, с болот, дует желтый ветер. И тогда люди в деревнях начинают болеть лихорадкой…

— Ну да… — согласился он.

— И однажды желтый ветер касается их разума. Мягко, нежно… Тогда они встают со своих циновок и уходят. Они идут и бросаются в болото. Тонут там. Но потом, несколько дней спустя, они восстают из воды. С тех пор они уже не люди.

— Никогда про такое не слышал.

— У них белые глаза, — веско припечатал старик.

Магия смерти, подумал он. Магия падали.

— Их можно вызвать. Наши нгомбо это умеют.

— Ваши нгомбо — язычники. И поклоняются демонам.

— Да, — легко согласился старик, — и очень страшным демонам. Очень могущественным. Только…

— Да?..

— Никто из них никогда не будет поклоняться дагору. Если человек с дагором приходит в деревню, наши нгомбо его не изгоняют. Они велят людям покинуть деревню. И уходят сами.

— А что потом бывает с теми, кто носит дагора?

— Рано или поздно, — сказал старик, — они тоже уходят. Дагор уводит их. Он знает одно такое место.

— Какое?

— Никто не знает. Только дагор. Этот, ваш белый; тоже шел туда. Запретное место.

— Их гнездо? — спросил отец Игнасио. — Их дом?

— Никто не знает. Только дагор.

— Откуда они вообще берутся? Как человек принимает в себя дагора?

— А ты не знаешь, белый человек?

— Нет, — покачал головой отец Игнасио.

— И я не знаю. Только тот, кто готов. Тот знает.

Мэри бежала к ним, подобрав полы своего монашеского одеяния.

— Отец Игнасио, — задыхаясь, пролепетала она, — там…

— Наша трапеза скудна, — сказал отец Ингасио, — но мы рады разделить ее с вами.

— Мы можем прибавить к ней кое-что, святой отец, — сказал новоприбывший. — Томпсон — великолепный охотник.

У него были холодные серые глаза и седые виски. Великолепный экземпляр белой расы, платье и душа застегнуты на все пуговицы, что бы ни случилось.

— Сейчас пост, — сухо сказал отец Игнасио, — впрочем, для странствующих возможны и послабления. А вы ведь странствуете…

— Да, — улыбнулась женщина, — и довольно долго.

Прекрасная женщина, прекрасная пара этому лорду Аттертону, спутница знаменитого путешественника, с виду хрупкая, на деле крепкая и сильная. Отец Игнасио покосился на сестру Мэри. Эта, напротив, выцвела, сжалась и побледнела, точно моллюск в раковине монашеских одежд. Я и забыл, до чего же бедняжка нехороша собой, ведь мне не с кем было ее сравнивать.

Словно отвечая его мыслям, сестра Мэри торопливо поднялась:

— Я отнесу еду туда, в госпиталь?

Он рассеянно кивнул. С тех пор как пришли новые люди, молодой Глан так и не вышел из-за больничных стен. Что ж, его можно понять.

Шея женщины была как стебель цветка над распахнутым воротом рубахи. Отец Игнасио отвел глаза.

Я уже стар, торопливо подумал он, словно мысль о старости могла принести успокоение.

— Мы с Мэри довольствуемся лепешками, — сказал он, — и плодами.

— Здешние фрукты годятся только для черных, — авторитетно сказал Томпсон, — желудок белого человека их не выносит.

Он энергично орудовал ножом и вилкой. У Томпсона были загорелое лицо и ярко-голубые маленькие глаза. Он, должно быть, промышлял слоновой костью, прежде чем податься в проводники, ни с того ни с сего подумал отец Игнасио. Такие всегда блюдут свою выгоду. Должно быть, этот лорд ему очень хорошо заплатил.

А вслух сказал:

— Это всего лишь дело привычки.