— Он все еще болит, — пробормотала Ребекка. — И…

— И — что?

Она собиралась рассказать ему, как у нее трясутся руки и что она чувствует — что-то с ней всерьез не в порядке.

— И я просто хотела бы знать, почему он все еще болит. — Ребекка опустила глаза — смотрела себе на ноги.

— Ребекка, мы провели вам исследования желудка и кишечника, сделали все необходимые анализы крови. И вам нужно лишь принять наконец то, что с вами все в порядке. Просто у вас чувствительный желудок. Как у многих других людей.

Вернувшись в приемную, Ребекка стала надевать пальто, стоя у окна и выглядывая наружу, будто ее интересовало то, что происходит внизу на парковке. На какой-то момент у нее перестала болеть голова, перестал болеть желудок, она не ощущала ничего внутри, кроме возбуждения, прозрачного и светлого, как свежая вода. Будто сама она превратилась в чистое пламя, каким горит ее зажигалка. Рядом с ней мужчина читал журнал. Женщина подпиливала ногти. Ребекка положила вазочку в рюкзачок и ушла.

В тот вечер они оба сидели на полу, смотрели по телевизору старый фильм. Любой, кто заглянул бы в окно, увидел бы, что Ребекка сидит, прислонясь к дивану, а Дэвид, рядом с ней, держит в руке бутылку сельтерской: на вид — совершенно обычная пара.

— Девчонкой я никогда ничего не крала из магазина, — сказала Ребекка.

— А я крал, — признался Дэвид, не отрывая взгляда от экрана. — Как-то украл ручные часы в аптечном магазине, где работал. Я много вещей своровал.

— А я — никогда. Я не воровала, потому что боялась, что меня поймают, — объяснила Ребекка, — а вовсе не потому, что это дурно. То есть, я хочу сказать, я понимала, что это дурно, но не крала вовсе не поэтому.

— А я даже подарок ко дню рождения моей матери и тот в магазине украл, — похвастался Дэвид и усмехнулся. — Что-то вроде брошки.

— Вероятно, большинство ребят в какое-то время это делают, — предположила Ребекка. — Только, я думаю, мне трудно судить. Когда я маленькая была, я никогда не ходила в гости к другим детям и они никогда ко мне домой не приходили. — Дэвид ничего не ответил. — Мой отец говорил — это не подобает… Дети священника не должны выказывать предпочтение кому-то из других детей. В таком маленьком городе, как наш, — разъяснила Ребекка.

Дэвид не отрывал глаз от экрана.

— Омерзительно, — заявил он. — Смотри, не отвлекайся. Люблю этот эпизод. Этого парня сейчас винтом корабля на куски изрубит.

Ребекка смотрела в окно — в ночную тьму.

— Потом я перешла в девятый класс, и отец решил, что церковь не должна больше тратиться на экономку для нас, и я стала сама готовить. Я готовила специальные блюда для него, практически насквозь пропитанные сливочным маслом. Ох, господи! — вздохнула она.

— Ух ты! — воскликнул Дэвид. — Вот это да! Смотри, его уже разрубило. Жуть!

— Могу поспорить, что по закону это делает меня чем-то вроде преступницы.

— Что такое, солнышко? — спросил Дэвид. Но Ребекка не повторила того, что произнесла. Дэвид погладил ее ступню. — Мы наших детей по-другому станем воспитывать. Не беспокойся.

Ребекка и тут ничего не сказала.

— Замечательный фильм. — Дэвид сел поудобнее, опершись о ее ноги. — Просто замечательный. Через минуту этой кошке голову отрубят.

В баре что-то происходило. Три полицейские машины въехали на парковку, и мигалки их не были выключены — они сверкали и тогда, когда полицейские скрылись в помещении бара. Ребекка ждала у кухонного окна, а отсветы полицейских огней бежали по ее плечу, по полу кухни. Двое полицейских вышли из бара с человеком между ними, руки его были завернуты за спину. Его поставили спиной к машине, и один из полицейских сказал ему: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. — Тон полицейского не был ни добрым, ни недобрым, но голос его звучал четко и ясно. — Вы имеете право пригласить адвоката. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, вы имеете право воспользоваться услугами адвоката, назначенного вам». Это звучало как стихи, точно так — как стихи — звучит на слух Библия, если вам ее правильно читают.

Вскоре из бара вышел третий полицейский, и почти сразу они усадили того человека на заднее сиденье, а потом все три машины уехали. Теперь, без их вспыхивающих огней, кухня казалась темной. Ребекка смогла разглядеть маалоксную ложку у угла раковины, несколько пятнышек на ней поблескивали белым. Довольно долго Ребекка сидела у кухонного стола в темноте. Она представляла себе приемную врача, улицы, по которым проезжал автобус, чтобы добраться туда. В городке Мейзи-Миллз никакие автобусы ночью не ходят. Ей понадобится чуть ли не полчаса, чтобы дойти туда, подумала она. «Если не можешь в чем-то разобраться, следи не за тем, что думаешь, а за тем, что делаешь», — как-то сказал ей Джейс.

Она внимательно следила за тем, как берет из-под раковины растопку для барбекюшницы, кладет ее в рюкзачок. Следила за тем, как тихонько вытаскивает из ящика для своего белья старые мамины открытки. На кухне она разорвала каждую из них пополам, и, когда она это сделала, изо рта у нее вырвался какой-то негромкий звук. Она и их положила в рюкзак. Потом положила туда же рубашку, которую заказывала для Дэвида, и остатки журнала, где увидела объявление о ней. Положила в карман пальто две зажигалки для сигарет.