Рыбнев откинулся в кресле, достал сигаретку, закурил. За окном подобно елочному шарику висело сочное оранжевое солнце; пели кудрявые птички, сооружавшие гнезда на крышах при помощи сигарет, пыли и помета; визжали непослушные дети в ближайшей песочнице.

— Хорошо-то как! — сказал Рыбнев, ногой распахивая окно. — Май, праздничный месяц!

Сверху закричали:

— Рыбнев, это ты там? Вернулся?

— Я, — сказал Рыбнев.

— Пошел ты в задницу, Рыбнев, представитель кровавой эсдни! — закричали сверху и захохотали. Вниз полились помои. От помоев пахло яблоками. Сквозь серо-коричневый поток ослепительно моргнуло солнце: Рыбнев зажмурился и улыбнулся — соседи, что с них взять. Идиоты, конечно, а всё равно — свои, родные. Всё как прежде: будто и не валялся в бессознательном состоянии. Рыбнев почесал затылок и подумал, что надо бы куда-нибудь пригласить Наташу, в какой-нибудь ресторан; и сделать это, например, завтра: выходной как раз.

Сказано-сделано, Рыбнев потянулся за телефонной трубкой.

Наташа взяла трубку почти сразу.

— Алло!

— Здравствуйте, милая Наташа, — сказал Рыбнев.

— О! — Наташа обрадовалась. — Какими судьбами, сударь?

— Хотел пригласить вас в ресторан — дичью полакомиться, фазанами, — заявил Рыбнев, — но что-то боязно: вдруг откажете?

— А вы рискните! — весело ответила девушка.

— Как можно!

— Ай, сударь, я в полнейшем восхищении! Вы так замечательно придуриваетесь!

— Наташа! — Рыбнев укоризненно покачал головой.

— Шутю я! Шутю.

В милой незатейливой беседе они провели минут десять; Наташа поупрямилась для виду, но на свиданье согласилась. Рыбневу показалось, что она очень рада, и ему стало стыдно, что Наташа для него всего лишь инструмент, чтоб найти Ионыча. Вешая трубку, он подумал, а не забить ли на месть, в конце концов, месть — штука жутко непродуктивная, у него и без нее проблем хватает. Надо в жизни обустраиваться, работу искать, а не ловить ветра в поле; этот Ионыч мог окочуриться еще во время событий в Пушкино. Но подобные мысли были мимолетной слабостью: Рыбнев знал, что не отступится, даже если придется пожертвовать Наташей; да хоть кем. Иначе выходит, что слово, которое он дал Саше, было шуточным, а Рыбнев очень серьезно относился к своим обещаниям.

Рыбнев взял папироску, раскурил и вышел из квартиры. Перешел мощенную булыжником узкую улочку, подождал у витрины лавки электроники, когда освободится банкомат, проверил денежную карточку. Счет был заблокирован. А ведь там оставалась приличная сумма! Рыбнев набрал номер бухгалтерии ФСД.

— Я вас слушаю, Рыбнев, — раздался строгий женский голос.

— Здравствуйте, Арсения Пална, — робко сказал Рыбнев, не боявшийся бандитской пули, но робевший перед бухгалтерами. — Я по поводу своего счета.

— Да-да?

— Он заблокирован.

— В банк звонили?

— Ну, при чем тут банк, Арсения Пална…

Арсения Пална зашелестела бумажками.

«Ты и без бумажек помнишь, карга», — подумал Рыбнев со злостью, но вслух ничего, конечно, не сказал.

— Насколько я знаю, с вашего счета переводились финансы на счет больницы, в которой вы лечились.

— С моего счета переводили финансы? — изумился Рыбнев. — И кто же переводил, позвольте полюбопытствовать?

— Вы и переводили, Рыбнев, — ехидно ответила Арсения Пална. — А после закрыли счет.

— Вот интересно, как я мог это сделать, валяясь в палате в бессознательном состоянии?

— Вы же профессионал, Рыбнев. Вам и не такое по плечу.

Рыбнев заскрежетал зубами:

— Издеваетесь, Арсения Пална?

— Что вы, Рыбнев, как можно!

— Тогда скажите, не юля: зачем переводились деньги на счет больницы? Это больница службы, меня должны были лечить бесплатно.

— Это я уже не в курсе, — сухо ответила Арсения Пална. — Могу связать вас с вашим нынешним куратором Первоцветом Любимовичем — он разъяснит.

Рыбнев вздохнул.

— Спасибо, не надо. До свиданья, Арсения Пална.

— До свиданья, Рыбнев. — Она добавила: — Надеюсь, вы передумаете и все-таки вернетесь в строй.

— Я тоже надеюсь, — буркнул Рыбнев, пряча телефон в карман.

«Девушки так и шьют, — с тоской подумал он, глядя в дальний конец улочки. — По тротуару каблучками — цок-цок, цок-цок! — щебечут чего-то, радуются, а чего радуетесь-то, пигалицы? Тут человек пропадает: я то есть. Родная служба гайки закручивает, не доверяет, хочет заставить, чтоб я рассказал им о том проклятом дне; а если я не хочу говорить? В первый раз — не хочу. В первый раз у меня личное дело, в первый раз хочу об общественной пользе забыть: не смейте своими грязными пальцами лезть ко мне в бессмертную душу!»

— Не смейте! — закричал Рыбнев.

Девушки удивленно на него оглянулись. Румяный карапуз свалился с качелей и протяжно заревел. Нетрезвый парнишка в черной бандане с красным черепом поднял кулак и закричал: «Правда твоя, братишка! Не смейте! Долой!!» Схватил камень и кинул в стену. Рыбнев поспешил прочь, закуривая на ходу папироску. Достал телефон, набрал Наташин номер.

— Сударь, вы минуты не можете прожить без моего голоса?

— Наташа, простите, я не смогу сводить вас завтра в ресторан; давайте лучше в парке погуляем? Лебедей посмотрим: я знаю, вы их любите.