— «Перестрел», ишь ты. — Бомж Егор Артемидыч захихикал, пряча нос под дырявое одеяло. Ветер изменил направление, и в лицо полез мокрый весенний снег. Егор Артемидыч, оставаясь в сидячем положении, переполз на другую сторону бочки: вытянул грязные руки к трескучему огню.

Радиоприемник продолжал вещать из картонной коробки:

— Специалисты утверждают, что неконтролируемый перестрел был вызван впрыском в воздух токсина, вызывающего галлюцинации. Впрыск, как утверждают специалисты, произвело мертвое серое существо, найденное в сеть-клубе «Наливное яблочко»…

— Ишь ты, — сказал Егор Артемидыч. — «Впрыск»!

— Вы ему верите? — спросили из темноты.

— Да не в том дело! — Егор Артемидыч захихикал и замахал руками. — Я в суть-то и не вникаю: мне К’олины тексты сами по себе нравятся, как словесные драгоценности. Иногда такое завернет! Уж очень мне его «впрыски» и «перестрелы» по душе.

— Понятно… — прошептали из темноты.

Егор Артемидыч украдкой повернул голову, напряг подслеповатые глазки: у ржавой цистерны на самом берегу реки виднелась бесформенная тень. Молодая девушка, судя по голосу; а по тени и не скажешь. По тени осьминог какой-то, Ктулху доморощенный.

Егор Артемидыч прикрутил громкость приемника, деловито поинтересовался:

— А что вы у нас под мостом забыли, мамзель?

— Путешествую я, — ответила девушка.

— Вот как! А почему под мостом? — Егор Артемидыч захихикал. — У нас автобусы тут не останавливаются!

— Я пешим ходом путешествую, — сухо ответила тень и чуть изменила положение. Егору Артемидычу показалось, что в напряженном синем воздухе мелькнуло щупальце. Впрочем, он был подслеповат и не доверял своим глазам.

— А зачем вы путешествуете, мамзель? — поинтересовался Егор Артемидыч. — Или секрет?

Девушка долго молчала. В бочке трещал огонь; у Егора Артемидыча замерзла спина, и он повернулся к бочке задом. Уставился на темную реку: ни дать ни взять продолжение ночного неба — темно, сине и звезды. Только вот холодом от этого неба несет; зябко, промозгло.

— Я путешествую, потому что люблю одного человека, — сказала, наконец, тень. — А может, потому, что хочу его убить.

Егор Артемидыч ничуть не удивился: хихикнул, порылся в горе тряпья, что было свалено рядом с бочкой; выудил потрепанное замасленное красное сердце из плюша и кинул девушке. Тень метнулась к сердцу, схватила его.

— Что это?

Егор Артемидыч почувствовал, что засыпает. Денек выдался хлопотным: с паперти пару раз сгоняла милиция, потом от обозлившихся конкуренток с клюками дворами да переулками уходил.

Он пробормотал:

— Это, милая мамзель, сердце.

— Это подушечка для иголок, — сказала девушка и добавила дрогнувшим голосом: — Мне так кажется.

— Видите, мамзель, вы уже сомневаетесь. — Егор Артемидыч слабо хихикнул. — И правильно, скажу я вам, делаете, потому что это не просто подушечка для иголок, а сердешный подарок, который мне когда-то вручила одна милая мамзель — прям как вы — и который со временем превратился в настоящее сердце, пусть и плюшевое.

— Зачем оно мне? — тихо спросила девушка.

— Найдите своего возлюбленного, — сказал Егор Артемидыч, — и подарите ему сердце, если любите его больше, чем хотите убить. Или убейте — если желание убить окажется сильнее.

В реке заплескалась рыбка-циклоп; моргнула из воды желтым глазом.

«Завтра хорошенько порыбачу», — подумал Егор Артемидыч, совсем засыпая.

— А если я сначала подарю ему сердце, а потом убью? — спросила девушка.

— Так у мамзелей почти всегда и выходит, — заявил Егор Артемидыч и заснул. Проснулся под утро от страшного холода. Вяло зашевелился, словно большой муравейник, бросил ленивый взгляд на берег: девушки не было.

— Говорили мне: не пей на ночь растворитель, — проворчал Егор Артемидыч и откупорил бутылочку. — Приснится же чудень! Что я ей там во сне вещал про сердце? Смешно вспоминать.

С этими словами Егор Артемидыч отстегнул накладную бороду и отправился ловить одноглазую рыбу.

Марик ждал Катиного появления с неделю, но так и не дождался. Он стал чаще покидать лес и темными вечерами тайком бродил вокруг фермы, пытаясь разглядеть в желтых окнах Катину изящную фигурку, но девушка в пределах видимости не появлялась. Иногда во двор выходил Ионыч, чтоб покурить или отлить, и Марик едва сдерживался, чтоб не убить его. Удерживало только обещание, которое он дал девушке: не трогать опекунов.