Жанна склонилась над ним, поправила подушку, сбившийся ворот сорочки, провела ладонью по лбу, деловито осмотрела стопку лекарств на тумбочке.

– Опять вы не приняли панадол, – укоризненно сказала она.

– Да, кажется, не принял, – рассеянно согласился Никитин.

Он смотрел на Егора, и по взгляду его было видно, что он многое хочет сказать Горину.

Егор присел на табурет возле кровати, посмотрел на худое лицо профессора, на котором, несмотря на изможденность, горели неугасимым огнем желтые вдохновенные глаза.

– Значит, ты справился с ними? – спросил профессор.

– Да, – кивнул Егор. – Справился. – Покосился на Жанну, хлопочущую у букета. – Справились…

– Да, – кивнул профессор, – так и должно было быть.

Пауза.

– Ты обижаешься на меня? – спросил он.

– Нет, – покачал головой Егор. – Нет.

Никитин помолчал.

– Я не мог тебе сказать, что я – твой отец, – вдруг признался он, глядя в сторону. – Я боялся помешать нашей работе. Ты должен меня понять…

Он говорил отрывисто, волнение мешало ему, и он старался побыстрее пройти тему, которая одинаково болезненна была и для него, и для Егора.

– Я понимаю, – остановил его Егор. – И ни в чем вас не виню.

– Тебя, – поправил Никитин. – Ты должен говорить: тебя! Ведь я твой отец.

– Да, – согласился Егор. – Тебя.

Он почувствовал смущение. Этот человек, перед силой воли и ума которого он преклонялся, словно бы исповедовался перед ним, и Егор почувствовал, что он к этому не готов, что он сам скорее готов ему исповедаться и что никогда и ни в чем он не сможет упрекнуть того, кто был ему учителем и другом.

– Твоего отца я выдумал, – сказал профессор. – Хотя, мне кажется, ты обо всем догадывался…

– Да, – сказал Егор, – догадывался. Но не знал.

– А когда узнал?

В голосе профессора прозвучал неподдельный интерес. И не отцовские чувства заговорили в нем прежде всего, а инстинкт ученого, до конца преданного своему делу.

– Когда посмотрелся в зеркало, – ответил Егор, понимая, что для него эти ответы важнее жизни.

– Где? – живо спросил профессор. – На Ходынской?

– Нет, – ответил Егор. – Позже. В другом месте.

– Вот как?

Профессор казался удивленным.

– Да. Но на Ходынской мне удалось впервые заглянуть в свое будущее. Благодаря вашему зеркалу.

– Ты понял, что я оставил его для тебя?

– Да, – смущенно сказал Егор. – Правда, лишь когда его разбили…

Профессор рассмеялся, закидывая голову. Острый кадык запрыгал под тонкой кожей, едва не прорывая ее.

– Бог с ним, – сказал он. – Главное, что мой план удался. И ты смог сделать это!

– Сделать что? – спросил Егор.

– Стать самим собой, – с гордостью сказал профессор. – Именно этого я добивался с самого начала. Ты должен был стать единственным, кому под силу предвидеть абсолютно все, в том числе и свою жизнь.

Егор помолчал. Ему очень хотелось сказать, что он не очень-то рад этому и что он предпочел бы оставаться обычным человеком, чье существование не несет боли и смерти окружающим и не ставит его перед необходимостью выбора, мучительного для него прежде всего тем, что он не может, в силу своего дара, этого выбора избежать. Но он знал, что его ответ огорчит Никитина… отца. Тот отдал своей цели всю жизнь, посвятил себя ей без остатка, пожертвовал семьей, карьерой, сыновней любовью. Было бы жестоко отнимать у него его единственное утешение.

Егор положил руку на плоскую ладонь, бессильно лежащую поверх одеяла.

– Да, – сказал он. – Спасибо.

Но Никитин понял его сомнения.

– Тебе придется нелегко, Егор, – сказал он. – Тем более что я скоро уеду и ты останешься один. Но ты стал сильным. Ты стал очень сильным. И ты справишься со всеми вызовами, которые бросит тебе судьба.

– Справлюсь ли? – пробормотал Егор.

– Справишься, – торжественно заверил его старик.

Жанна сказала, что ей надо повидать медсестру, и вышла из палаты.

Егор понял, что она специально оставила их одних.

– Скажите… скажи, а какую роль во всем этом играла Жанна? – спросил он.

– Жанна? – удивился Никитин. – Жанна была твоим ангелом-хранителем. Разве ты этого не понял?

Егор вспомнил сегодняшний день – и многие другие дни, и подумал, что если Господь Бог всем посылает таких ангелов-хранителей, то счастлив род человеческий.

– Да, – сказал он. – Я понял.

Он увидел, что профессор устал. Голова его легла на подушку, и веки поднимались все тяжелее.