Впрочем, думаю, не стоит приводить Генин доклад в первоисточнике. А если не вдаваться в подробности, можно резюмировать: жить Лехе осталось недолго. Даже сейчас, будучи в СИЗО, у которого круглосуточно торчат наши пикеты и наблюдатели от правозащитных организаций (толку от этого мало, но все равно торчат), и, несмотря на пристальное внимание СМИ, Леха испытывает страшный «пресс», чувствует себя очень плохо, он испуган, сломлен, забит – причем отнюдь не в иносказательном плане – и походя соглашается со всем, что на него «вешают». Нет, Гена там просто так штаны не протирает, как адвокат, он старается изо всех сил, но в данном случае это все равно, что пытаться вырвать из-под летящего на всех парах паровоза намертво прикованного к рельсам смертника. А после старого Нового года Леху быстренько осудят, отправят на зону, и вот уже оттуда он безнадежно исчезнет. Это, как говорит Гена, вопрос почти что решенный.

В общем, вы уже поняли: никаких новых проблем по нашему вопросу не образовалось, но оставались старые. Гена пока что не видит способов их разрешения, и это повергает его в состояние меланхолии.

– Короче, все скверно, – резюмировал Гена. – Еще пару вариантов прозондирую на днях, но… Уже сейчас вижу, что есть только один способ спасения вашего «Че Гевары».

– Какой?

– Да так… Знаете, такой несуразный план, что дальше просто некуда.

– А конкретнее?

– Да пока не стоит… – уклонился от объяснений Гена. – Я эти варианты отработаю, все окончательно пробью – потом уже поделюсь. А пока не парьтесь, я все держу под контролем…

Пока добирались, стемнело. «Домой» заехали уже в свете первых фонарей и разбросанных по всему городу новогодних гирлянд, которые радостно салютовали нашему прибытию.

Дом, милый дом…

Нет, я знаю, что это не наше, заимствованное, но ничего другого, более емко отражающего наше состояние при каждом возвращении в родной город, подобрать не могу.

Казалось бы – что этот город для нас? Я как-то уже рассуждал на эту тему, однако повторюсь: у нас здесь ничего нет. Квартиры проданы, родные давно уехали, кататься сюда небезопасно – это наиболее вероятный район наших поисков.

И все равно каждый раз сердце сжимается от какого-то странного чувства, причем чем дальше по времени от точки невозврата, тем больнее. И с каждым разом ностальгия становится крепче и злее: если раньше она лишь робко трогала потаенные струнки изгойской души, наигрывая печальную мелодию, то сейчас рвет по живому, как пьяный и неопытный соло-гитарист, вступивший за полтакта до подачи счета.

Оседлав вихрь искрящихся снежинок, мы просквозили по подсвеченному разноцветными огнями городу до моста через Заманиху, переехали на другой берег и свернули к старой ДМШ № 1 (детской музыкальной школе), которая по состоянию на май прошлого года благополучно функционировала. Да, у нас теперь все меряется по этому самому маю: эпоха до – нормальная жизнь, и эпоха после – уже даже не жизнь, не существование, а просто ожидание насильственной смерти.

– Мы едем на базар? – уточнил я.

В самом деле, за ДМШ виднелся подсвеченный прожекторами рынок, на который нам, по ряду причин, заезжать не стоило.

– Мы едем сюда. – Гена уверенно зарулил во двор школы. – Точнее, мы приехали.

Музыкальная школа привычно одаривала мир музыкой, но отнюдь не в привычном, классическом формате – кроме того, она и внешне преобразилась и даже поменяла манеры: свежая штукатурка, модная импортная облицовка, изобилие сине-красного неона, светящаяся вывеска – «Аленка» и полтора десятка дорогих иномарок на щедро раскатанной стоянке, простиравшейся до самого берега. Ах да, к вывеске прилагалось цветомузыкальное панно, ритмично мигавшее псевдопасторальной картинкой: легкомысленного вида девица в коротеньком передничке предлагала всем подряд розы из корзины и судорожно подмигивала правым глазом.

– Ну и как вам?

Не хотелось быть злоязычным, но так и подмывало ляпнуть: да вполне стервозный вид, такое ощущение, что эта ваша Аленка пошла по рукам.

– Не понял… – пожал плечами Федя. – И что это вы тут устроили?

– Теперь здесь кабак, – пояснил Гена и поспешно открестился: – И я здесь совершенно ни при чем. Давай, смелее: вас встречают.

Не знаю, как Гена это сделал – он никуда не звонил и никаких сигналов явным образом не подавал (типа, три зеленых свистка в зенит или продолжительный пароходный гудок), но как только мы вышли из машины, входные двери кабака распахнулись и на крылечке образовался комитет по встрече: Паша Седов и братья Латышевы.

– А-а-а, мерзавцы! – обрадовался Федя. – Я думал, вас давно поубивали всех…

Чудом избежав смерти от дружеских объятий (напомню, все Федины друзья не просто спортсмены, а какие-то нереальные кабаны – объятия, как водится, рассчитаны на Федю, так что на нашу с Геной комплекцию отрегулировать не успели – и, кроме шуток, по инерции чуть не задавили!), мы вступили под своды заведения и по просторному холлу проследовали в отдельный кабинет на втором этаже.

Мимоходом осмотрелись: все здесь было ново, солидно и ладно, сразу возникало ощущение, что это отнюдь не забегаловка, а вполне почтенный кабак для серьезных людей. Мне доводилось бывать тут в прежние времена, так вот, от школы мало что осталось: все разломали и оборудовали три симметричных зала: «Средневековье», «Восток» и «Русь».

Специально для тех, кто ничего не понимает в современных дизайнерских изысках, над входом в каждый зал висела соответствующая вывеска. Буквы на вывесках были одинаковые – дрянно-готические, а собственно стилистика была представлена символами, вбитыми справа от названия: «Средневековье» – костер инквизиции (пламя и крест); «Восток» – два скрещенных ятагана; «Русь» – огромный топор, вонзенный в довольно скромную плаху. Топор был похож на мясницкий, и вообще сама символика показалась мне весьма сомнительной, но тот факт, что мировые культуры были представлены вполне пропорционально, вкупе с собственно названием кабака, не мог не радовать.