Всего в наше распоряжение поступило четыре экземпляра «хомо прямоходящего», все в той или иной степени были помяты, упакованы в пластиковые наручники и сидели рядком на полу, привалившись спиной к стене.

– Пацаны, это какая-то непонятка! – корчась от боли, выдавил Палаш. – Вы не туда зашли – наверное, адрес попутали.

Нюрнберг молчал, натужно подсасывая кровоточившим носом и часто слизывая кровь – Рома с перепугу перестарался, можно было бы обойтись с клиентом куда как ласковее.

Пока юнги складировали содержимое карманов наших подопытных на приземистый дубовый стол, мы пообщались с персоналом.

– Кто таков? – спросил Федя у черноусого кудрявого толстяка в застиранном синем халате.

– Человек, да. – Толстяк пожал плечами. – Работаю здесь.

– Очень хорошо, – обрадовался Федя. – Если ты покажешь нам аппаратуру, мы ее просто выключим и ничего не будем ломать.

– Какой такой аппаратура? – «включил дурака» толстяк. – Такой совсем не знаю!

– Ну-ка, организуйте нам парочку, – попросил Федя.

Юнги охотно отвлеклись от основной работы и деловито выписали толстяку под ребра. А поскольку товарищи реактивные, каждый выдал «парочку» и в результате получилось превышение нормы.

– Я покажу, покажу!!! – взвыл толстяк. – Не надо, почки больные!

– Ну и зачем до этого доводить? – возмутился Федя. – Неужели сразу нельзя было – по-человечески? Русским же языком попросили: покажи, где аппаратура, ломать ничего не будем, только выключим – и все.

– Я покажу…

– Да куда ты, на хрен, денешься? А теперь, если вдруг ненароком что-то «забудешь» – разнесем все к бениной маме и сломаем тебе ноги, чтобы память освежить.

– Не-не, я все покажу…

Федя рывком поднял толстяка с пола и поволок его в закрома.

Ленка перестала снимать и пошла следом: она у нас лучше всех разбирается в аппаратуре видеозаписи – по профилю положено.

– А ты кто такой? – обратился я ко второму «лишнему» – стройному парубку неопределенной национальности, с роскошной прической и тонкими чертами лица.

– Я работаю здесь. – Парубок был одет в хороший пиджак отнюдь не банного фасона, по-русски говорил как коренной москвич (и, вполне возможно, таковым и являлся), вел себя спокойно и даже дружелюбно.

– Не многовато ли работников для одной сауны? – удивился я.

– Это администратор, он же дежурный и рабочий, – пояснил парубок, кивнув в сторону коридора. – А я заведующий. Могу я вам чем-то помочь?

– Да, можешь. Веди себя смирно, и все будет нормально.

– Хорошо, как скажете.

На этом, наверное, мой интерес к заведующему и закончился бы: парень отвечал вполне убедительно, вел себя правильно и к тому же вызывал необоснованную симпатию. Знаете, бывают такие типы – обаяшки. Вроде бы он специально для этого ничего не делает, но большинство относится к нему хорошо, и такому человеку не хочется без необходимости причинять вред.

Однако получилось так, что юнги закончили обыск «объектов» и перешли к заведующему.

– Этого шмонать, нет?

Я взял паузу – засомневался, стоит ли обыскивать такого славного парня, к тому же не имеющего никакого отношения к происходящему. Разгоряченные юнги эту паузу истолковали в свою пользу – по принципу «молчание – знак согласия» и принялись резво выворачивать карманы заведующего.

Заведующий на это отреагировал несколько специфично. Он внезапно и резко побледнел – кровь отхлынула от его лица буквально за несколько секунд, и попробовал воспрепятствовать обыску: склонил голову набок и прижал подбородок к правой ключице. В свете только что полученных и наблюдаемых процедур это было больше похоже на жест отчаяния, нежели на хоть сколько-нибудь рациональное действие.

– А ну, морду убрал! – Бесцеремонно ухватив заведующего за прическу, Борман мгновенно пресек этот странный порыв, сунул руку ему за пазуху и, жестом фокусника выудив два одинаковых конверта, бросил их на стол.

– Ух ты, какая архаика, – одобрил я, подходя поближе и беря конверты в руки. – Переписываемся по старинке? Это хорошо. Еще бы марки наклеить, вообще было бы здорово.

В конвертах были деньги: девятьсот евро в одном, полторы тысячи в другом. А еще конверты были подписаны, едва заметно, тонким карандашом – «П» и «Н».

– Ого… А в связи с чем, позвольте спросить, такая диспропорция? – пробормотал я первое, что пришло в голову.

Думаю, понятно, что этот вопрос не являлся для меня самым актуальным в данный момент, но я был ошарашен неожиданным открытием, еще не понял толком, что это означает, и просто пытался собраться с мыслями.

– Этот «Н», он что, халтурит? Почему в его конверте денег почти в два раза меньше?

Нюрнберг и Палаш замерли, опустили головы и уставились в пол. Нюрнберг даже забыл подсасывать кровь, и она тотчас же принялась расшивать тонкой красной нитью его спортивный костюм.