— Что мне нужно сделать, чтобы проще всего отыскать Хитча и Лао?

Я ждала многозначительной и грозной паузы, но ответ пришел мгновенно — простой до невообразимости:

— Оглянуться.

Я резко обернулась и увидела две еще далекие, но уже ясно различимые фигуры. Они спешили ко мне. Солнце било в глаза, ветер рвал пламя за моей спиной. И я крикнула на всю степь:

— Тошка!

К Оракулу Хитч не пошел. Какое там, дескать, отчаяние? Он счастлив сейчас, счастлив, и где тебя столько времени, заразу, носило… Глаза у него были красные, больные — как выяснилось, спасатели мои по каким-то обстоятельствам трое суток не спали. Лао-то что: нюхнул робариса — и в порядке, а вот Хитч вымотался на нет. Он и уснул тут же, бессильно откинувшись на сидение джипа, и всё вздрагивал во сне, как набегавшийся за день пес.

Алхимик был спокоен и доволен («Я же говорил тебе, что ничего с ней не случится!»). Обнимать меня он, правда, не стал, зато налил травяного чая из своего термоса и пригрозил, что я ему теперь не меньше недели всё рассказывать буду, но это потом, дома. Тут я, кстати, вспомнила про паспорт свой без визовых отметок, но старик отмахнулся так небрежно, словно всю жизнь только и таскал через таможню контрабандой огромных теток, типа меня.

О своих приключениях он тоже обещал рассказать попозже, не до того ему сейчас было, и, допив последние капли чая из пиалы, Лао подхватил еще несколько саксаулин для костра и направился к Оракулу.

В степи было солнечно, в степи было ветрено. Чистый холодный воздух, прозрачное небо без единого облачка. Я сидела в машине рядом со спящим Тошкой и каждой клеточкой своего тела чувствовала спокойное счастье, словно этот новенький мир только что подарили мне в безраздельное пользование, и можно было, никуда не торопясь, посидеть и полюбоваться им.

Не знаю, откуда они взялись, и как я могла не заметить их раньше. Наверное, слишком много неба было в моих глазах, чтобы углядеть сливающиеся с травой волчьи шкуры. Лао замер перед пламенем Оракула, задавая свои непростые вопросы, и не видел, не мог видеть, как медленно смыкает свой круг возле него альбертова стая. Вожак, огромный и матерый в волчьем обличии, уже неторопливо намечал свой прыжок, и такую ненависть прочла я в его серых глазах, что внезапно стало ясно: вовсе не я — его главный враг. Долгие годы он мечтал отомстить Лао за всё: за семейные легенды, за ощущение избранности, которое воспитывали в нем с пеленок, рухнувшее в одночасье, когда старый дракон, едва удостоив его взглядом, небрежно отмахнулся: нет, в ученики не годится… Каково это — всю жизнь чувствовать себя неудавшимся экспериментом, тупиковой ветвью, бракованным экземпляром? Я почти готова была пожалеть Альберта, но не до жалости было сейчас, когда он тщательно соизмерял, как прыгнет Лао на спину, как перервет ему горло одним движением мощных челюстей, а потом уже можно будет заняться нами — слабаками, которым в прошлый раз чудом удалось ускользнуть.

Стая ждала. Альберт целился. Это было его показательное выступление, уникальный шанс, и он хотел отработать его красиво.

Нужно было что-то делать — сейчас, немедленно. Разбудить Хитча? Бесполезно. Что он против стаи волков? Открыть новую дверь и силой выдернуть туда и его, и алхимика? Но я не могла, не могла, не могла… Черт его знает, я так и не разобралась, как это получилось у меня в прошлый раз!

Можно было еще попытаться вступить с Альбертом в схватку — не чтобы выиграть, нет, просто чтобы выгадать минуту, за которую, возможно, Лао успеет очнуться и включиться в бой. А возможно, и не успеет. Или… Или мне рискнуть выкинуть что-то и вовсе неожиданное?

Я выскочила из машины, обернулась волчицей и резко, в три прыжка преодолела расстояние до Оракула Печали. И тут же, не давая себе времени задуматься, оттолкнулась изо всех сил, перелетела через голову оцепеневшего Лао и приземлилась на жертвеннике, в самом центре застывшего пламени.

Странно, но жара я не ощутила — только сильный удар, от которого по камню с нервным скрипом зазмеились трещины. Лао отшатнулся, а я… Что-то случилось со мной, что-то непонятное, но, видимо, жуткое, потому что тишину над степью разорвал истошный волчий вой, наполненный ужасом.

Всё это напоминало дурацкие описания выхода в астрал. Я не чувствовала своего тела. Я не испытывала никаких эмоций. Спокойно и как-то сверху, словно паря над собой, я смотрела, как разбегается, спотыкаясь о камни и сухую траву стая, как катается по земле Альберт, шкуру которого подпалил вылетевший из костра сноп искр, и, даже не затушив до конца тлеющей шерсти, бросается удирать, прихрамывая и поджимая левую заднюю лапу, как бежит ко мне проснувшийся Хитч, как рассыпается на мелкие камушки жертвенник Оракула, и на его месте из-под земли начинает бить ключ, и белый сноп пара поднимается от бывшего костра…

А потом всё внезапно кончилось, и я упала, брякнулась о землю с высоты собственного роста, прямо в лужу, и капельки воды из новорожденного родника падали мне на лицо и увлажняли губы.

Лао сидел напротив меня, стиснув руки, раскачиваясь, как на молитве, и всё повторял:

— Не успел… Не успел… Эх, старый дурак…

— Зато жив остался, старый дурак! — оборвал его монотонные причитания подбежавший Хитч, склонился надо мной и очень нежно, осторожно приподнял мою голову:

— Ты как? Цела?

Я скосила глаза и увидела совсем рядом огромный вдавленный след: нечеловеческий, трехпалый, с длинными полосами когтей. И спросила прерывающимся голосом:

— Лао, я теперь дракон, да?

Нет, есть, конечно же, на свете люди, которые любят утреннее солнышко, те, кто просыпается с улыбкой, преисполненные сил и бодрости, блаженно щурятся и легко ныряют в повседневную суету. Мой же организм всякий раз после возвращения из страны снов начинает ныть и канючить. Ничего-то ему не хочется: ни вставать, ни входить в соприкосновение с водой, ни есть, и даже ароматная чашка кофе, которая вечером приводит его в восторг, с утра пораньше пьется через силу.