«Хрен с маслом это переутомление, Пилюлькин несчастный! – мысленно ворчал Елизаров, поднимаясь по склону больничного парка вверх, к трамвайной остановке. – Переутомление, твою мать…»

Только сейчас он начал понимать, что именно с ним произошло. Он был бы очень рад ошибиться (да что там рад – он готов был молиться на то, чтобы его выводы оказались неверными), но физические ощущения утверждали обратное: его снова сбили с ног на расстоянии, не прилагая к этому никаких усилий. В точности так же, как и в тот день, когда…

О господи, нет, неужели опять?! Неужели ему снова и снова возвращаться к тому проклятому дню? Ведь он уже начал забывать, ведь уже все стало затягиваться, как царапины от Барсука, ведь он уже всерьез поверил, что миновала его чаша сия и можно дальше продолжать жить и не просыпаться по ночам в холодном поту. Так неужели все опять?!

Дерьмо не только случается, оно иногда еще и тянется, прилипнув к твоим башмакам.

Он поднялся на проспект, остановился возле продуктового ларька, жадно обыскал глазами витрину. Может, по пиву? Нет, покрепче чего-нибудь, чтобы проснуться только завтра или вообще послезавтра… Или вообще не просыпаться. Ха-ха…

Но начать нужно с пивка.

Он купил литр крепкого, тут же, не отходя от кассы, присосался. Нервные окончания медленно приходили в норму, и серое небо казалось уже не таким мрачным, и появлялась призрачная надежда избежать повторения ужаса… Потом эта надежда становилась уже более осязаемой, а когда в бутылке осталась половина содержимого, Елизарову показалось, что он справится на этот раз. Он обязательно справится, он сделает так, что эта хрень оставит его в покое навсегда.

Он будет спать как младенец. Все будет хорошо.

На другом конце города панический ужас сжимал горло другого человека. Человеку было очень страшно. Сильнее, чем обычно.

Агнесса Мкртчяновна-или-бог-ее-знает-как Шипилова уже довольно долго валялась дома на больничном. Случилась с ней неприятность: она поссорилась с соседом Петром Ивановичем Суслопаровым. Она решила поиграть на его и без того дряблых нервах. Она отводила душу за то, что он невольно прознал о ее грехопадении. Мы всегда ненавидим тех, кто знает о нас какую-то нелицеприятную правду, и Агнесса отдалась ненависти всей душой и сердцем. Короче, Петру Ивановичу не повезло с отличным слухом, и теперь ему придется дорого заплатить за свое легкомысленное любопытство.

Но Агнесса просчиталась. Платить пришлось ей.

Племянник Суслопарова, тридцативосьмилетний разведенный философ по имени Степан, стал свидетелем грязной психологической атаки, устроенной Агнессой в самый неподходящий момент. Он собирался попить пивка, закусить рыбкой и поговорить с дядькой на какие-нибудь отвлеченные философские темы, но когда через стену доносится такое…

Словом, закончилось все довольно быстро. Степан устроил Петру Ивановичу допрос, получил всю необходимую информацию и решил действовать.

«Иначе она никогда не остановится, – сказал он, выходя в тапочках на лестничную площадку. – Это надо пресекать в зародыше. Эти недотраханные разведенные суки… С ними надо построже, дядь Петь! Или ты ей сам впердолишь, чтобы из ушей вылезло, или ты ее погасишь хуком справа. Что выбираешь?»

Петр Иванович пришел в ужас от одной мысли, что ему придется кому бы то ни было «впердоливать», поэтому дал согласие на хук. Потом он, правда, немного жалел, что подключил к этому грязному делу своего интеллектуального племянника, но в следующие несколько дней из-за стенки действительно не раздавалось никаких звуков.

Вообще никаких.

Петр Иванович отказывался думать о том, какой ценой был достигнут консенсус. Степан в тот вечер вернулся в квартиру задумчивый, почесывая подбородок. Только после первой кружки светлого пива он начал травить анекдоты, но к теме Агнессы они больше не возвращались.

И вот теперь сама Агнесса валялась дома на больничном и боролась с паническим ужасом.

Она стала слышать голоса.

Сначала ей показалось, что просто стало что-то со звукоизоляцией в их и без того почти прозрачном доме. Конечно, громкая музыка, работающие телевизоры и прочие прелести цивилизации были слышны и раньше, но разговоров, если только не повышали голос, она никогда не слышала. Теперь же она могла в деталях разобрать, кто с кем и о чем беседует. Когда она поняла, что именно слышит, ужас объял ее всю с ног до головы. Она накрылась одеялом, забилась в угол спальни и намеревалась просидеть так до тех пор, пока призраки ее не оставят.

Одеяло не спасло. Она по-прежнему слышала.

«Слушай меня, дура, – бубнил какой-то мужик у нее почти над ухом, словно сидел тут же на кровати, – слушай и не отворачивайся, когда я с тобой говорю! Ты слышишь меня?»

Она автоматически кивнула. Под одеялом было душно и довольно жутко, но она не могла высунуть голову.

«Молодец, – ответил голос. – Так я тебе и говорю: впусти его вечером, когда он придет, и оттопырься по полной программе. Понимаешь?»

Возникла пауза. Голос явно ждал ответа, но Агнесса все-таки не до конца была уверена, что вопрос адресован именно ей. С другой стороны, вдруг мужик обидится за долгое молчание? Бед не оберешься.