Когда гости сели за стол, Петр I отпустил шутку по поводу разоренной Речи Посполитой:

— В Вене я от хорошего корму потолстел было, но всё взяла назад бедная Польша.

— Дивлюсь этому, ваше царское величество, — возразил ему толстый польский посол, — я родился там, воспитался и приехал сюда, как видите, жиряком.

— Ты растолстел не там, но в Москве, — парировал Петр, намекая на большое содержание, отпускаемое из казны на нужды иностранных дипломатов (309).

Далее произошел неприятный эпизод, когда царь в приступе ярости едва не убил первого русского генералиссимуса Алексея Семеновича Шеина, о котором стало известно, что он за взятки производил своих подчиненных в полковники и другие высшие офицерские чины. Ближайшие соратники Петра сумели потушить его гнев и спасти Шеина от верной смерти. «За этой страшной грозой, — продолжает Корб, — наступила прекрасная погода: царь с веселым видом присутствовал при пляске». Петр при этом продемонстрировал свое расположение к австрийскому двору: «в доказательство особенной любезности приказал музыкантам играть те самые пьесы, под какие он плясал у своего, как он выразился, "любезнейшего господина брата"»; тем самым он дал понять, что помнит о бале, устроенном в его честь императором Леопольдом I.

Затем Корб отметил занятный эпизод: две горничные девушки пробрались было тихонько посмотреть на пляску царя и гостей, но Петр приказал солдатам их вывести. Пирушка продолжалась до половины шестого часа утра (310).

Одновременно с изменением летосчисления новогодние праздники сливаются с рождественскими. В начале января 1708 года английский посланник Уитворт сообщил Гарлею, что Петр I «занят обычными в России на святках развлечениями: пением рождественских молитв и празднествами то в одном доме, то в другом в сообществе с знатью и вообще с приближенными лицами. Он обошел все дома Москвы, которые обыкновенно удостаивает своим посещением, а в день Нового года сам угощал знатнейших особ, причем празднество закончилось блистательным фейерверком». 2 января царь обедал во дворце Меншикова в Немецкой слободе. В это время явился курьер с известием о начале наступления шведских войск. Его постарались сохранить в тайне, слух всё же распространился и заметно испортил настроение гостей. Однако царь «оставался на празднике до вечера, а затем посетил все дома, которые полагал посетить на святках, но с некоторою поспешностью, выиграв день или два, чтобы затем немедленно отправиться к армии».

Новогодние праздники 1710 года снова прошли в Москве. Уитворт сообщал статс-секретарю Бойлю 5 января: «1-го числа текущего месяца Его Величество угощал всех знатнейших особ и иностранных министров торжественным обедом. Вечером приготовлен был прекрасный фейерверк и сожжен с полным успехом. Тут было несколько изображений и надписей; особенно выдавались: Фаэтон, пораженный молнией, и намек на медаль, недавно выбитую в Швеции, на обратной стороне которой изображены две колонны; из них одна сломана у самого пьедестала, на другую кидается лев, готовясь опрокинуть ее. При фейерверке сначала засветились колонны, увенчанные императорскими коронами и украшенные множеством разнообразных огоньков, синих, зеленых палевых. Когда они погорели некоторое время, выдвинулся лев; при его приближении к первой колонне она вдруг сломалась у пьедестала, но когда лев подошел ко второй, — орел с распростертыми крыльями (изображавший царский герб) выпустил ракету, которая сорвала голову и шею льва; колонна же продолжала стоять непоколебимо. Его Величество пояснил мне эту часть потехи», Этого объяснения Уитворт не приводит, но можно понять, что первая колонна символизирует поражение русских войск под Нарвой в 1700 году, а лев с оторванной головой означает крушение шведской армии под Полтавой в 1709-м.

За обедом был провозглашен тост за здоровье всех монархов, состоящих в дружбе с русским царем. Петр при этом заявил Уитворту, что здравица относится преимущественно к английской королеве Анне, «так как он уверен, что может считать ее в ряду своих друзей» (311).

Во время утренней службы на новый, 1710 год «царь стоял посреди церкви вместе с прочею паствой… На царе был орден Св. Андрея, надеваемый им лишь в редких случаях. Он громко пел наизусть так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, имевшие перед собою книги; ибо все часы и обедню царь знает, как "Отче наш"» (312).

Вслед за церковной службой состоялись светские торжества. Юст Юль описывает их следующим образом: «Царь поехал со всем своим придворным штатом к тому месту, где вечером должен быть сожжен фейерверк. Там для него и для его двора была приготовлена большая зала, во всю длину которой по сторонам стояло два накрытых для пира стола. В зале возвышались также два больших поставца с серебряными позолоченными кубками и чашами; на каждом было по 26 серебряных позолоченных блюд, украшенных искусной резьбой на старинный лад; не говорю (уже) о серебре на столах и о больших серебряных подсвечниках выбивной работы». Петр I снял с себя орден Святого Андрея Первозванного и сел за стол. «Тотчас после него, — продолжает датский посланник, — сели прочие где попало, без чинов, в том числе и офицеры его гвардии до поручиков включительно. Как Преображенская гвардия, так и Семеновская стояли в ружье снаружи». В общей сложности за праздничным столом сидели 182 человека. Пир, начавшись в 10 утра, продолжался целый день и закончился через два часа после наступления темноты. Юль заметил, что за это время царь дважды вставал из-за стола и подолгу отсутствовал. При каждом тосте раздавался выстрел из поставленных перед домом орудий. Датчанин не преминул подчеркнуть экзотические черты этого празднования: «…забавно было видеть, как один русский толстяк ездил взад и вперед по зале на маленькой лошади и как раз возле царя стрелял из пистолета, чтобы при чашах подавать сигнал к пушечной пальбе. По зале лошадку толстяка водил под уздцы калмык. Пол залы на русский лад был устлан сеном по колено» (313).

Вечером 1 января был открыт сезон праздничной иллюминации, «…по всему городу, — свидетельствует датский посланник, — у домов знатных лиц были зажжены иллюминации, изображавшие разного рода аллегории. Потом они зажигались в течение всей зимы, пока вечера были долгие, и горели чуть не ночи напролет» (314).

В 1721 году французский консул Лави был свидетелем череды зимних торжеств. Он рассказывал своему начальнику Дюбуа: «Вот уже несколько недель, как их царские величества и весь двор предаются масляничным развлечениям: устраивают пиршества, катанье в санях и кавалькады самые смешные. Крещенье праздновалось по старинному обычаю, состоящему в том, что святят воду в реке, для чего во льду прорубается дыра, в которую несколько человек русских окунулись и потом выкатались в снегу» (315).

«Обыкновенно от Рождества и до Крещения, — пишет Юль, — царь со знатнейшими своими сановниками, офицерами, боярами, дьяками, шутами, конюхами и слугами разъезжает по Москве и славит у важнейших лиц, т. е. поет различные песни, сначала духовные, а потом шутовские и застольные. Огромным роем налетает компания из нескольких сот человек в дома купцов, князей и прочих важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем (1710-м. — В.Н.) году царь и его свита "славили" между прочим и у князя Меншикова, где по всем помещениям расставлены были открытые бочки с пивом и водкою, так что всякий мог пить сколько ему угодно. Никто себя не заставил просить…» (316).