Мне снова захотелось туда, но мозг подсказывал, что эта роскошь была преходящей, что песок все еще бежит в часах, земной шар по-прежнему вращается, а ход событий не остановим. Они просто замедлились, решив взять передышку.

Думай!

Конечно, думать — это мучительно, куда проще махнуть на все рукой, сдаться и прекратить бунт против судьбы и силы ее тяжести. Но только есть что-то раздражающее в этом пошлом, тупом ходе событий, от которого человек в конце концов стервенеет.

И тогда начинает думать.

Что встречи со мной ожидает Клас Грааф — исключено, но это вполне может быть полиция. Я взглянул на часы. Восемь утра. Если полиция уже успела обнаружить труп Синдре О и заподозрила меня в убийстве, то маловероятно, что они послали только одного человека, который к тому же скромно сидит и дожидается в коридоре. Скорее всего, это обычный дознаватель, он просто хочет задать вопросы о том, что случилось; наверное, все дело в тракторе, брошенном посреди дороги, наверное… Наверное, я успокаиваю себя, надеясь, что это полиция. Наверное, с меня хватит, наверное, единственное, что мне осталось, — это спасать собственную жизнь, наверное, мне надо рассказать им все как есть. Я лежал, прислушиваясь к ощущениям. И ощутил, как смех, пузырясь, поднимается изнутри. ЭТО ПОТРЯСАЮЩЕ!

И тут дверь открылась, до моего слуха донеслись звуки из коридора, и вошел мужчина в белом халате. Прищурился над папкой.

— Собачка покусала? — спросил он и, подняв голову, посмотрел на меня, улыбаясь.

Я тут же его узнал. Дверь захлопнулась у него за спиной, и мы остались одни.

— Прошу прощения, у меня не было времени ждать.

Клас Грааф в белом врачебном халате. Одному богу известно, откуда взятом. Одному богу известно, как он нашел меня — ведь мой мобильник, насколько я помнил, лежит на дне ручья. Но и богу и мне было известно то, что будет дальше. И словно в подтверждение, Грааф сунул руку в нагрудный карман и вынул пистолет. Мой пистолет. Или, точнее, пистолет Уве. Или, если уж совсем точно, «глок-17» с девятимиллиметровыми пулями, которые раскрываются, попадая в тело, словно не до конца расколовшись, так что имеющаяся порция свинца утаскивает с собой несоразмерное количество мяса, мышц, костной массы и мозга, которое, пройдя твое тело насквозь, прилипает к стенке позади тебя, в экспрессионистическом стиле картин Барнаби Фёрнеса. Дуло пистолета смотрело на меня. Принято считать, что в подобной ситуации тут же пересыхает во рту. Так оно и есть.

— Ты позволишь воспользоваться твоим пистолетом, Роджер? — произнес Клас Грааф. — Я не взял в Норвегию свой. Теперь столько сложностей в аэропорту с оформлением оружия, да я и не предполагал… — он развел руками, — подобного. А кроме того, совсем неплохо, что след этой пули не ведет ко мне, правда, Роджер?

Я не ответил.

— Правда? — повторил он.

— Почему?.. — прохрипел я, словно ветер в пустыне.

Клас Грааф ждал продолжения, на лице его отразилось явное любопытство.

— Почему ты все это делаешь? — прошептал я. — Неужели ради женщины, которую ты только что встретил?

Он наморщил лоб:

— Ты про Диану? Ты знал, что мы с ней…

— Да, — перебил его я, чтобы не слышать продолжения.

Он коротко улыбнулся:

— Ты идиот, Роджер? Ты правда думаешь, что все дело в ней, тебе и во мне?

Я не ответил. Что я понимаю это. Что дело вовсе не в такой банальной ерунде, как жизнь, чувства и люди, которых любишь.

— Диана была только средством, Роджер. Мне пришлось использовать ее, чтобы выйти на тебя. Поскольку ты не клюнул на первую наживку.

— Выйти на меня?

— Да. Мы четыре месяца это планировали, как только узнали, что «Патфайндер» ищет нового управляющего директора.

— Мы?

— Именно.

— «ХОТЕ»?

— И наш новый американский собственник. Экономически мы оказались — назовем вещи своими именами — в неважном положении. И поэтому пришлось согласиться на некоторые их условия, которые, видимо, выглядели как покупка, но фактически стали операцией по спасению. Одним из этих условий было — что мы добудем для них и «Патфайндер».

— Добудете «Патфайндер»? Но каким образом?

— Мы же с тобой все понимаем, Роджер. Хотя формально руководство предприятия осуществляется акционерами и правлением, реально все в руках управляющего директора. В конце концов именно он решает, продать ли компанию и кому. Возглавляя «ХОТЕ», я сознательно выдавал правлению минимум информации и максимум неопределенности, так что они сами всякий раз предпочитали доверять мне принятие решений. Что их, кстати, вполне устраивало. А мы же знаем, что любой мало-мальски компетентный руководитель, пользующийся доверием правления, сможет манипулировать малоинформированными акционерами и убедить их делать то, что он хочет.

— Ты преувеличиваешь.

— Неужели? Насколько я понимаю, убалтывать эти так называемые правления — как раз твой хлеб.

Он был, разумеется, прав. И это подтвердило мои прежние подозрения, когда Фельсенбринк из «ХОТЕ» столь недвусмысленно порекомендовал Граафа в начальники к их злейшему конкуренту.

— Так «ХОТЕ»… — начал я.

— Да, «ХОТЕ» намерена забрать себе «Патфайндер».

— Потому что американцы согласились поправить ваши дела только на этом условии?