Я закрыла за собой дверь ванной комнаты и осмотрелась — на стенах плитка темно-бордового цвета, вокруг раковины — двухдюймовая бежевая полоса. Унитаз тоже темно-бордового цвета. На двери — халат Дейзи, шелковое японское кимоно, насыщенно-голубого цвета с драконом на спине, вышитым зелеными и оранжевыми атласными нитками. Так, со вкусом у нее все в порядке. Я-то думала, что после ванны она облачается во что-то вроде бабушкиного фланелевого халата, длинного и скучного. Очевидно, ей свойственна скрытая чувственность, которую я не разглядела.

Я прошла на кухню. Дейзи поставила на плиту чайник, и из включенной на полный огонь конфорки вырывались голубоватые языки пламени. На столе красовались коробка пакетированного чая и две тяжелые керамические кружки. Бросив мне: «Я сейчас вернусь», она исчезла в направлении ванной комнаты, что дало мне возможность оценить вид из кухонного окна. Моему взору открылся ухоженный двор. Трава аккуратно пострижена, розовые кусты густо усеяны цветами — пунцовыми, алыми, персиковыми, медно-оранжевыми. Тэннье сказала мне, что Дейзи много пьет, переживая из-за исчезновения матери, тем не менее внешне вела она себя вполне адекватно, несмотря на эмоциональную бурю внутри. Меня так и подмывало заглянуть в мусорное ведро, чтобы посмотреть, не валяются ли там пустые бутылки из-под водки. Из вежливости я решила этого не делать. Чайник засвистел, я выключила газ и разлила кипяток по кружкам.

Дейзи вернулась со скатертью в руках, сплетенной из манильской пеньки, и постелила ее на стол. Она села в кресло и надела очки для чтения в круглой металлической оправе. Потом взяла стопку подшитых газетных статей и аккуратно отпечатанную на машинке страничку.

— Это все газетные вырезки, которые я нашла. Можете не читать их прямо сейчас, но мне кажется, что они могут понадобиться. А здесь имена, адреса и номера телефонов людей, с которыми вы можете переговорить лично. — Она указала на первое имя на листе. — Фоли Салливан — мой отец.

— Он живет в Кромвелле?

Она кивнула.

— Он не мог оставаться в Сирина-Стейшн. Не все, конечно, но большинство подозревали именно его. Он сильно пил, до того как мама пропала, но после этого завязал и с тех пор не выпил ни капли. Следующее имя — Лайза Клементс. Ее девичья фамилия — Меллинкэмп. Она оставалась со мной в ту ночь, когда моя мать сбежала… исчезла… называйте как хотите. Лайзе тогда едва исполнилось четырнадцать, она жила в одном квартале от нас. Эта девушка — Кэти Креймер — была ее лучшей подругой и все еще остается ею. Ее семья жила чуть ближе к центру — в самом большом и красивом доме. Мать Кэти была ужасной сплетницей, и, возможно, Кэти узнала от нее какие-нибудь пикантные подробности.

— Ее семья все еще живет там?

— Только отец — Чет Креймер. Фоли купил ту машину при его посредничестве. Кэти замужем, и они с мужем купили дом в Оркатте. Ее мать умерла лет через семь или восемь после исчезновения моей, и Чет через полгода снова женился.

— Держу пари, что это вызвало много разговоров. — Я указала на следующее имя в списке: — А это кто?

— Кальвин Вилкокс — мой дядя, единственный мамин брат. Я думаю, он видел ее в ту неделю, так что сможет восполнить кое-какие пробелы. А этот парень — Маккей — был барменом в том баре, где тусовались мои родители, дальше — имена разных людей, которым «посчастливилось» стать свидетелями их стычек.

— Вы разговаривали с этими людьми?

— Нет. Я, в общем, знаю их много лет… но я не спрашивала о маме.

— Вы не думаете, что вам они рассказали бы больше, чем мне? Я посторонний человек. С чего бы им со мной откровенничать?

— С того, что люди любят поговорить, но некоторые вещи они могут не захотеть рассказывать лично мне. Например, как часто отец приходил в ярость и наставлял матери фонарей. Или как мать выходила из себя и выплескивала стакан ему в лицо. Время от времени я узнаю кое-что, но в основном люди стараются не говорить со мной об этом. Я знаю, что из лучших побуждений, но меня это бесит. Терпеть не могу секретов. Меня возмущает, что от меня что-то скрывают. Может, они и по сей день шепчутся за моей спиной?

— Я буду предоставлять вам регулярные письменные отчеты, так что вы будете в курсе всего, что мне удастся узнать.

— Прекрасно. Давно пора, — сказала она. — О, я хочу, чтобы у вас была эта фотография, чтобы вы знали, с кем имеете дело.

Она протянула мне маленький черно-белый снимок с зубчиками по краям и, стоя за моим плечом, наблюдала за тем, как я изучаю лицо на фотографии. Снимок был размером в четыре квадратных дюйма; на нем улыбалась женщина в платье в горошек без рукавов. Волосы темно-русые, длинные и вьющиеся. Невысокого роста, хорошенькая — в стиле 1950-х годов, очень чувственная. На одной руке у нее висела соломенная корзинка, из которой высовывался крошечный пушистый щенок, уставившийся в объектив блестящими черными глазками.

— Когда была сделана эта фотография?

— Думаю, что в начале июня.

— А собачку зовут Бэби?

— Да, Бэби. Чистопородный шпиц, которого ненавидели все, кроме моей мамочки, просто обожавшей это маленькое дерьмо. Папа с удовольствием забил бы его в землю, как колышек для палатки. Это его слова.

Казалось, что прямо из головы Виолетты росла балясина крыльца. Позади нее на перилах крыльца я могла прочесть две последние цифры номера дома: 08.

— Это дом, в котором вы жили?