Типичная «воскресная» мамаша, которая понятия не имеет, что ее ребенок умеет, а что нет и что ему нужно. Позволила ему кататься на качелях одному, когда он слишком мал для этого. Знает его настолько плохо, что поначалу даже не узнала его плача. Она была слишком занята, сплетничая с другими матерями, вот чем она занималась, и, вероятно, жаловалась, как неудобно, когда у твоей няни выходной. И как она некомпетентна, и ест слишком много, и расходует слишком много средства для мытья туалета. Они все это говорят. А потом она имела наглость наорать на Ники за то, что та помогла! Это было несправедливо. Она должна была бы испытывать благодарность… и чувство вины. Вины.

Ники резко убрала руки от лица.

– Почему вы не в парке, почему не расспрашиваете людей, что они видели? – спросила она. – Сегодня воскресенье, поэтому там будут те же люди. И даже если никто из них не заметил, что случилось с Шарлоттой, многие должны были видеть, как та мамаша напустилась на меня за то, что я помогла ее мальчику. Она кричала на меня, как на какое-то животное, а я всего лишь сделала то, что должна была сделать она. Спросите их. Они ее вспомнят. Тогда вы, может, мне поверите. И один из них мог видеть что-то, что поможет вам найти Шарлотту. Вот что вы должны делать. Она потерялась, а вы даже не пытаетесь ее найти.

Глазам Ники стало горячо, и она стиснула лежащие на столе руки, чтобы не заплакать.

– Там работают наши люди, – сказал сержант, его тон сделался чуть более приветливым и мягким. – Мы просто подумали, что ты вспомнишь что-нибудь сама и это поможет нам задать им нужные вопросы.

Ники все равно не доверяла ему, несмотря на относительную приветливость его тона. Она читала книги Джона Ле Карре и знала, почему следователи, ведущие допрос, меняют таким образом свою тактику: это способ заставить подозреваемого проговориться о том, что, по их мнению, он скрывает.

Она никогда не думала, что полюбит подобные книги, но как-то раз, после разговора о романах, директорша ее педагогического колледжа дала ей почитать «Сапожник, портной, солдат, шпион», и книга ей очень понравилась – из-за содержавшейся в ней тайны и пронизывавшей ее боли. Потом она прочитала и другие его книги, какие только смогла раздобыть, но понравились ей не все: только те, в которых действовал Смайли. Она прямо-таки полюбила его, и если она будет думать о нем, с ней ничего не случится, даже если эти двое мужчин продолжат кричать на нее.

Если б у нее был отец, он мог бы походить на Смайли: спокойный, добрый и не очень счастливый, и такой порядочный, что даже как-то не по себе. Она будет думать о нем, а не о кричащих на нее полицейских, которые притворяются, будто считают ее способной навредить Лотти. Она ничего плохого не сделала – только отвернулась на пару минут. Не следовало этого делать, но это единственная ее вина. То, что она отвернулась. Ничего более серьезного она не сделала, что бы они ни говорили.

– Ну, дорогуша?

– Что – ну? Мне больше нечего сказать, – ответила Ники, впиваясь ногтями в ладонь и сожалея, что она такая потная. – Я уже много раз все это рассказывала. Когда я увидела, что ее нет на детской площадке, я спросила у каждого, не видел ли кто Лотти, но поскольку была суббота, конечно, никто не видел.

– Суббота? А какая разница? – с неподдельным удивлением спросил полицейский постарше. Ники вздохнула: она не могла поверить, что он не в курсе дела.

– На неделе в это время дня там бывают почти одни няни, и все мы в основном знаем друг друга и наших детей. Мы за ними за всеми и присматриваем. Если б это был обычный день, кто-то увидел бы, что делает Шарлотта, и остановил бы ее или предупредил меня. Но родители редко своих-то детей знают, не то что чужих. В течение недели они работают с утра до вечера, уходят до завтрака и возвращаются, когда их дети уже спят. С ними живут няни и… и знают их.

Ники замолчала, чтобы вытереть глаза грязным, затвердевшим комком туалетной бумаги, который она нашла в кармане. Антония приказала Ники в разговорах с Лотти называть ее гигиенической бумагой, и Ники обычно не забывала об этом, но про себя она всегда называла ее туалетной бумагой, ведь таким образом она словно бы показывала Антонии фигу, и это было здорово.

– Потом на выходные няни уходят, и на их место заступают эти мамаши. Они ведут детей в парк, бросают их на детской площадке, а сами болтают друг с другом, не обращая на детей внимания. Поэтому никто из них ничего и не видел, и поэтому они так отвратительно себя повели, когда я сказала, что Лотти потерялась. А я в этом не виновата. Не виновата!

– Хорошо, хорошо. Успокойся. Значит, ты увидела, что Шарлотта исчезла. Пожалуйста, констебль, принесите Ники чашку чаю.

Всем своим видом более молодой полицейский показал, что терпеть не может подобных приказов, и лениво удалился из комнаты для допросов, давая понять, что он тут не мальчик на побегушках.

– Ну вот, он ушел, Ники, дорогуша. Здесь только ты и я. И теперь мы можем все прояснить. Что ты сделала потом?

– Когда ничего не добилась от родителей?

– Да.

– Я спросила у всех детей, которых знала, но никто из них мне не помог. Они, конечно, видели Шарлотту, когда мы пришли, но никто не заметил, что с ней случилось. Поэтому потом я просто побежала по парку, зовя ее и расспрашивая всех встречных, не видели ли они Лотти. И я бегала и бегала, пока не стали запирать ворота, и тогда я пришла сюда. Больше мне некуда было идти.