Шрифт:
– Нет, ты никак не хочешь меня понять! – твердила Ольга в упрямом отчаянии. – Теперь все поменялось местами… Нарушили мы с тобой весь принцип!.. Он теперь на их стороне… Теперь они запросто могут прийти ко мне, ворваться в дом, разбудить детей… И никто меня не защитит. Потому что я – воровка! Я, мать двоих детей…
– Знаешь, милая моя, если ты так рассуждаешь, – оборвала ее Ленка и с ненавистью посмотрела на Ольгу, – если от одного запаха ты на стенку лезешь, то и рыпаться тогда не надо было! Эдак действительно себя воровкой почувствуешь!
Ленка встала и направилась к двери.
– Леночка, миленькая, не уходи, ради бога! Поговори еще со мной! Я тебя очень прошу! – кинулась к ней Ольга.
– Пошла ты, Моржухина! Противно, ей-богу! – Ленка решительно отстранила Ольгу и ушла.
Едва дверь за ней закрылась, как и Лиля стала собираться: сложила свои листки, сунула под мышку коричневый томик.
– А ты куда? – еще сильнее испугалась Ольга.
– Так ведь и мне пора, Ольга Владимировна. Завтра мне предстоит обширная творческая программа, и надо хорошенько выспаться, – объявила Лиля. – И потом вы с вашей белокурой кумушкой положительно меня утомили. Столько оголенных эмоций из-за каких-то дров! Неужели непонятно – стихийное дораспределение. Без него мы бы уже давно и с голоду вымерли и от стужи окоченели.
Оставшись в одиночестве, Ольга сначала убрала со стола, потом перемыла посуду, потом подмела пол на террасе, потом приготовила для Дашки бутылочку с кефиром, поставив ее в кастрюлю с теплой водой. То и дело она прерывала свои занятия, обмирая, затаиваясь и прислушиваясь, при этом на ее лице появлялось выражение какого-то сосредоточенного испуга и одутловатой какой-то муки, после чего вновь, боязливо и замедленно, точно с трудом брала разгон, принималась убирать со стола, мыть посуду, подметать и снова вдруг обмирала, затаивалась и прислушивалась.
Переделав все дела, Ольга закрыла дверь на засов и зачем-то еще на крючок, на который никогда дверь не запирала, погасила свет, в темноте прокралась в комнату, разделась и легла в постель.
Дальнейшее она помнила очень смутно, будто заснула, и ей приснился сон.
Кто-то невидимый, сильный и грубый вдруг схватил Ольгу за горло, стиснул так, что обожгло пятки, и закричал ей в ухо свистящим шепотом: «Только этого тебе не хватало! Мало тебе?!»
Ольга не помнила, как оделась, как выбежала в сад, как добралась до хибары, как у хибары споткнулась, зацепившись ногой за ступеньку, и ударилась лбом о косяк.
У хибары невидимый и грубый вновь схватил ее за горло и зашипел: «Мать двоих детей! Позор-то какой! Мать двоих детей – воровка!»
Как она вошла в хибару, как вытащила оттуда березовые чурки, как уложила их в коляску, как выкатила ее с участка на аллею – ничего этого Ольга не помнила.
«Я не виновата! – оправдывалась Ольга. – Меня довели!.. Я назад все везу!.. Потому что нельзя так издеваться над бедной женщиной! Нельзя все на нее взваливать! И требовать, чтобы она еще соображала, что делает! Я все объясню!..»
Ольга не помнила, что перед самым «ездунским» домом в коляске вдруг что-то звонко щелкнуло, глухо хрумкнуло, левый край кузова вдруг опустился к самым колесам, березовые чурбаны выкатились на землю…
Когда Ольга пришла в себя, она уже пересекла асфальтовую дорогу и бежала в темноте по аллее к даче, волоча за собой сложившуюся в гармошку коляску. Она пробежала еще несколько метров, потом перешла на быстрый шаг, потом шаг замедлила, потом остановилась, пихнула коляску в канаву, а сама села на край канавы и заплакала.
Она плакала громко и навзрыд, хрипло всхлипывая и прерывисто вздыхая, и думала с какой-то удушливой радостью, с бесстыдным каким-то упоением: «Боже мой! Как все просто! Как все, оказывается, удивительно просто! Если бы всегда так. Запихнуть все в коляску и отвезти обратно. И все можно начать сначала!»
Ольга засмеялась.
Потом опять заплакала.
Потом вытащила из канавы коляску и пошла к себе на дачу.
В доме было тихо; дети спали.
«Господи! Как же хорошо! – подумала Ольга, войдя на террасу, в изнеможении опустившись на табуретку и уронив на стол голову. – Мне давно не было так хорошо. Так спокойно… А завтра утром пойду к Полынину, и он мне починит коляску. У него золотые руки. И он самый добрый, самый замечательный человек на свете!»
В таком положении и с такими мыслями Ольга заснула.
Часа через полтора Дашка разбудила ее своим плачем. В полудреме Ольга встала из-за стола, машинально выхватила из кастрюли бутылочку с кефиром, вошла в комнату, нащупала в темноте Дашкино личико и сунула ей в рот соску, положив бутылку на валик из пеленок, а сама разделась и юркнула в постель.
«Господи! Как она сладко пахнет! И сама ест, лапонька!.. Разве могу я жаловаться на судьбу, когда у меня такое вот… двое таких чудных детей… здоровеньких девочек… которые всегда будут со мной… ни с кем не изменят… Разве это не счастье?… А через месяц Гоша должен приехать… Только коляску починить… И завтра утром не забыть сварить Дашке гречку…» – подумала Ольга, засыпая во второй раз.