Но Арагорн сказал:

— Нет, царевна, не заботься об этом. Нам нужно всего лишь переночевать и позавтракать. Я очень тороплюсь, и на рассвете мы выезжаем.

— Тогда спасибо тебе, государь, — с улыбкой молвила она, — что ты, свернув с пути, проехал столько миль, чтобы порадовать добрыми вестями отшельницу Эовин.

— Ради такой отшельницы дальняя дорога не в тягость, — сказал Арагорн, — однако же, царевна, с пути я бы сюда не свернул.

— Значит, государь, — отозвалась она, и в голосе ее слышна была печаль, — ты сбился с пути, потому что из Дунхергской долины нет выхода ни на восток, ни на юг — тебе надо вернуться обратно.

— Нет, царевна, — сказал он, — с пути я не сбился: я странствовал в здешних краях задолго до того, как ты родилась им на украшение. Есть выход из этой долины, он-то мне и нужен. Отсюда на юг ведет Стезя Мертвецов.

Она замерла будто громом пораженная: лицо ее побелело, она глядела ему в глаза и молчала, и молчали все кругом.

— Арагорн, — наконец молвила она, — неужели ты торопишься навстречу гибели? Лишь гибель ждет тебя на этом пути. Там нет проходу живым.

— Меня, может статься, пропустят, — сказал Арагорн. — Так или иначе, я попробую пройти. Другие дороги мне не годятся.

— Но это безумие, — сказала она. — С тобой славные, доблестные витязи, и не в смертную тень ты их должен вести, а на бой, на паче брани. Молю тебя, останься, ты поедешь с моим братом, на радость всему ристанийскому войску, в знак великой надежды

— Нет, царевна, это не безумие, — отвечал он, — этот путь предуказан издревле. Кто идет со мной — идет по доброй воле; кто захочет остаться и ехать на бой вместе с ристанийцами — пусть остается. Но я пойду Стезей Мертвецов даже в одиночку.

Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза, но Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за радушие и отправились спать.

Арагорна поместили с Леголасом и Гимли: у шатра окликнула его царевна Эовин. Он обернулся и увидел словно бы легкое сияние в ночном сумраке: на ней было белое платье, и светились ее глаза.

— Арагорн, — сказала она, — зачем ты едешь этим гиблым путем?

— Затем, что иначе нельзя, — отвечал он. — Только так я, может быть, сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели. Эовин. Будь моя воля, я гулял бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздала.

Она промолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг наложила руку ему на плечо.

— Ты суров и тверд, — сказала она. — Таким, как ты, суждена слава. — И снова примокла. — Государь, — решилась она наконец, — если таков предуказанный тебе путь, то позвать мне ехать с тобой. Мне опротивело прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.

— Ты должна оставаться со своим народом, — ответил он.

— Только и слышу, что я кому-то что-то должна! — воскликнула Эовин. — Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы я опекала немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги, а мне все равно нельзя жить по своей вале?

— Этого почти никому нельзя, — ответил он. — И не ты ли, царевна, приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится конунг? Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты думаешь, он мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?

— Значит, так всегда и будет? — горько спросила она. — Ратники будут уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне оставаться, хозяйничать и потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?

— Может статься, и встречать будет некого, — сказал он — Настанет темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее доблестны.

— Ты твердишь одно и то же, — отвечала она, — женщина, говоришь ты, радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью, сгори вместе с домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я царевна из рода Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого воина. И я не боюсь ни боли, ни смерти.

— А чего ты боишься, царевна? — спросил он.

— Боюсь золоченой клетки, — сказала она. — Боюсь привыкнуть к домашнему заточению, состариться и расстаться с мечтами о великих подвигах.

— Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что она опасна?

— Я ведь тебя, а не себя отговаривала, — сказала она. — И я призывала тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу и победу. Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая отвага!