Шрифт:
— Тоже готовишься полететь?
— Нет, — она не обернулась. — Людям нельзя. Это неправильно, но так есть, и я должна. С некоторыми неправильными вещами приходится соглашаться.
— Это точно. А деревьям разве можно?
— Но они же не люди.
Олег подошел ближе, встал рядом с ней и тоже подался вперед. Ее профиль вился тонкой линией между опушкой шапочки и поднятым воротником шубки. Совсем маленьким кусочек лица с голубоватым изгибом века и темной черточкой ресницы. Едва достает мне до плеча — а издали кажется высокой. Так странно говорит. Так удивительно ложится на мою жизнь — не элемент, не кусочек, не паззл, а что-то вроде оттеночного фильтра в графической программе, вуали, наброшенной на картину. Хорошо, что я здесь.
— Хочешь спрятать ветер? — спросила Ильма. — Смотри.
И присела на корточки — словно сложилась, уменьшилась одним мимолетным движением. Олег улыбнулся и присел тоже. Ветер действительно исчез. Остались только падающие сверху снежинки, медленные, кружащиеся.
— И часто ты его прячешь?
— Да. Я люблю ветер, но он надоедает.
Получается, когда я не вижу ее в окно, это еще ни о чем не говорит, подумал Олег. Она может все равно быть здесь, уменьшенная, невидимая. Теперь у меня есть право представлять, будто она здесь всегда. Постоянный, неснимаемый жизненный фильтр.
— И еще неудобно, если книга, — добавила Ильма. — Перелистывает страницы, и потом трудно найти.
— Ты читаешь книги?
Удивленно раскрыла глаза:
— Конечно.
— Бумажные книги? Где ты их берешь?
Пожала плечами:
— Не знаю. Они есть.
— В санатории?
Она не ответила — без малейшей тяжести в воздухе, словно не отвечать на прямой вопрос было так же логично и естественно, как и ответить. Сидела на корточках, свесив с колен руки в перчатках, слишком тонких на вид для такого холода и снега. Ей пора домой, то есть в номер, в палату, или где она там живет. Не позволять же ребенку простудиться только потому, что мне с ней так хорошо.
Поднялся навстречу метели; поборол малодушное желание снова сесть, спрятаться, свернуться в комочек. Протянул руку Ильме:
— Пошли, я тебя провожу.
Вскинула темные глаза:
— Зачем?
— Как зачем? Ты совсем замерзнешь.
— Да, — она встала тем же мгновенным движением. — Людям нужно тепло, я помню. Но зачем — чтобы ты провожал?
Тоже правда, признал Олег. Со своей странной логикой, детской спонтанностью и сумбуром, она почему-то все время оказывается права. Сколько я ее знаю.
Давно?..
Ильмы уже не было, только следы на снегу. Олег попробовал ближайший отпечаток обратным концом лыжной палки: она ушла в снег глубоко, сантиметров, наверное, на сорок-пятьдесят. Когда он кончил пристегивать крепления, это отверстие еще виднелось плавной ложбинкой, — а следы пропали, как будто, кроме него самого, никого здесь и не было.
Ну уж я-то сюда еще приду. Я буду часто сюда приходить.
(за скобками)
За соседним столиком сидели парень с девушкой. Взяли кофе, но не пили, а разговаривали взахлеб, держась за руки. Им было хорошо.
А Оксана до сих пор не пришла.
Она никогда настолько не опаздывала.
Было темно и дымно, а раньше здесь не разрешали курить, жалко, придется искать другое хорошее место. Женька в сто двадцать пятый раз посмотрел на часы. Нет, мало ли что, надо еще подождать. Не может она не прийти.
— Вы разрешите?
— Занято, — не глядя, бросил он.
Ваша девушка просила передать, у нее сегодня не получится, — сказал голос. — Очень переживала, что не смогла предупредить вас заранее.
— Вы знаете Оксану?
Женька вскинул глаза. Мужчина улыбался; в дымном полумраке было трудно разглядеть его как следует. Отодвинул стул напротив и повторил:
— Вы разрешите?
Подрулила официантка. Вопросительно глянув на Женьку и приняв, по-видимому, его молчание за согласие, незнакомец заказал два эспрессо. И надо было перебить, отказаться, сделать заказ самому, тем более что эспрессо он терпеть не мог — но Женька протормозил, решая, кем этот дядя может приходиться Оксане. Для отца, пожалуй, молодой. Старший брат? — но брат у нее как раз младший. Сосед, знакомый, друг?..
— Хорошее место, — сказал человек. — Тут всегда собирается молодежь, друзья, влюбленные. И сам чувствуешь себя моложе лет на десять…
Женька заерзал на стуле. А если… никакое не «если», так оно и есть, потому она и не пришла. Сейчас этот хлыщ заявит: я люблю ее. И она любит меня, а тебе, мальчик, лучше убираться своей дорогой. И он, Женька, уберется, потому что Оксана — свободный человек, и он не имеет права…
Но почему она не сказала сама?!
— Недавно нашел здесь на столике потрясающую вещь, — продолжал незнакомец. — Хотите, покажу?
Расщелкнул на коленях дипломат. Женька тоскливо смотрел, как он возится за крышкой, шелестя бумагами — и вдруг на столе очутилась тонкая глянцевая брошюра. В красноватой подсветке ламп ее обложка казалась почти серой.
— «Пять шагов к свободе», — прочитал человек. — Невероятно! Какая риторика, стилистика, какое знание психологии молодого поколения!.. Вы когда-нибудь видели нечто подобное?
Женька напрягся. Нечто подобное лежало у него в сумке, двадцать экземпляров следующего выпуска, парочку из которых он собирался оставить в кафе, когда они с Оксаной будут уходить. Может быть, дать ему одну, раз он так интересуется?
Найти единомышленника, нового товарища — а значит, вечер не потерян зря. Да и мало ли кто он Оксане, может, просто…
Незнакомец смотрел. Ждал, отставив в сторону кофе.
И Женька понял.
К щекам мгновенно прилило; он понадеялся, что в полутьме и в дыму оно не будет заметно. Сколько раз представлял себе такую вот случайную — они любят организовывать случайности — встречу. Сколько раз репетировал гордые фразы или непробиваемое равнодушие. И вот — краска на щеках, мокрые подмышки и заранее подмешанная дрожь в пока не прорезавшийся голос.
Да еще и сам назвал ему имя Оксаны.
— Кстати, будем знакомы, — сказал службист. — Меня зовут Владислав.
Представиться чужим именем, конечно, было бы глупо:
— Евгений.
— Посмотрите поближе, Евгений. Замечательная штука!
Женька взял брошюрку в руки, пролистнул: если этого не сделать, станет ясно, что ему известно ее содержание. Хотя они, наверное, и так знают. Ярко-салатовые заставки на каждой странице казались тусклыми, никакими, в них не было ничего от весны и свободы. А ведь эти брошюры, как правило, и оставляют в таких вот темных, продымленных местах… плохо, надо что-нибудь придумать.
Надо что-нибудь придумать.
— Интересно? — живо спросил службист.
Он хочет, чтобы я сказал «да», понял Женька. Они всегда добиваются, чтобы человек несколько раз подряд ответил «да», тогда с ним гораздо легче работать, подчинить своей воле, — рассказывал как-то Виктор.
«Я умею говорить „нет“.»
— Нет, — голос почти не дрогнул. — Знаете, оно мне фиолетово. У меня другие интересы.
— Учитесь?
Молча кивнул.
— На каком курсе?
Мог бы для приличия спросить, в каком вузе. Женька криво усмехнулся:
— На первом.
— Первый курс… — мечтательно протянул Владислав, или как его там. — Первая любовь, первые настоящие друзья, первые ошибки… хорошее время. Вы, кажется, серьезный юноша, Евгений, интересуетесь прежде всего учебой, верно?
Пожал плечами:
— Когда как.
Отодвинул брошюру и взялся за остывший кофе. Службист принялся неторопливо листать глянцевые страницы:
— Любопытная все-таки вещь. Вы прочтите, Евгений, вам-то оно принесет только пользу. Другое дело, что не все молодые люди так же серьезны и рассудительны, как вы. Боюсь, ваши друзья могут наделать ошибок.
Входная дверь широко отворилась, и Женька вздрогнул: Оксана?! Может быть, они ее специально задержали, а теперь службист только и ждет, когда она появится, чтобы командным голосом приказать им обоим открыть сумки…
Впорхнула стайка щебечущих девчонок. Незнакомых. Слава богу.
— Конечно, в таких вот штуках нет состава преступлении, — тот мирно отложил брошюру. — Но все равно обидно, когда друзья ошибаются на ваших глазах. Говорите, вы на первом курсе? И как сдали зимнюю сессию?
— Нормально, — выговорил Женька.
— Надеюсь, и с летней все будет хорошо. Первый курс — он, знаете, решающий… Как вы смотрите на то, чтобы встретиться здесь же, скажем, через неделю?
— Зачем?
— Ну как… Думаю, нам найдется о чем поговорить. Вы же умный парень, наверняка можете рассказать массу интересного… или показать.
Женька непроизвольно стиснул ремень сумки на коленях. Провел пальцами по рубчатой ткани и металлической скобе. Их там целая пачка, только что из типографии, салатовых и клейких, с фотографиями ребят и их высказываниями о свободе. Но он не знает. Иначе давно бы потребовал?.. Согласиться для виду, подхватить сумку и уйти. Пока не пришла Оксана.
«Если тебе трудно сказать кому-то „нет“… скажи „я подумаю“. Возьми тайм-аут, уклонись от ответа…»
Службист улыбнулся. Весело, ободряюще.
— Ну?..
— Вот что, — сказал Женька, и парочка за соседним столиком синхронно обернулась. — Вы зря теряете со мной время. Я не буду вам стучать. Ни в какой форме. Слышите? Не буду!
Ремень в руках стал скользким, и сумка чуть не грохнулась на пол.
Повисла пауза.
— Кажется, вы меня не поняли, — укоризненно сказал Владислав. — Жаль. Девушка, посчитайте, пожалуйста!
Принесли счет, и надо было срочно достать деньги, но кошелек лежал в той же сумке, под пачкой брошюр, вот черт… Службист сунул в кожаную папочку крупную купюру, встал и молча кивнул на прощание.
Он как раз пробирался к выходу, все более нереальный сквозь дым, когда дверь распахнулась, и в кафе влетела Оксана. Женька видел, как они едва разминулись при входе.
…Затормозила у столика, схватившись обеими руками за спинку стула. Расстегнутый плащ и косынка на шее сбилась на бок, и разметавшиеся волосы, мокрые на висках:
— Так… бежала…
И больше ничего не могла выговорить, хватая дымный воздух губами, на которых все ярче светилась счастливая улыбка.
(за скобками)ГЛАВА V
В воскресенье снег прекратился. В окна било яркое солнце, и Олег завтракал в кабинете, потому что кухня к восьми утра стала совершенно раскаленной. Машина за окном в первые пару секунд показалась сквозь прищуренные ресницы чем-то вроде саркофага, сверкающего бриллиантами, а потом заслезились глаза. Повесить жалюзи, что ли.
Из окон кабинета смотреть было вполне возможно. И открывался вид невероятной красоты. Насыщенный ультрамарин моря и ослепительный пляж, четкие линии холмов в несколько слоев разных акварельных оттенков, темные штрихи сосен. Даже горы показались впервые за месяц-другой, торжественно белые на фоне яркого неба.
Еще с высоты второго этажа просматривалась тропа, проложенная вдоль гаражей по дороге на пляж. Узкая тропинка, ответвляясь, ныряла во двор с собачьей будкой (имени собаки, терьера, а тем более хозяина, Олег до сих пор не знал), еще одна — в соседний. Похоже, поселок потихоньку обзавелся коммуникациями. Впервые за последние дни можно выйти из дому без лыж.
Олег вышел. Воздух оказался неожиданно морозным, до покалывания щек и слипшихся ноздрей. Апрель; впрочем, весна — бонус, утверждает Йона, и я такового, видимо, не заслужил. На снегу виднелась вчерашняя лыжня, пригодная для трансформации в тропинку, нервное окончание коммуникативной системы поселка. Возможно, ближе к вечеру удастся и отогнать машину в гараж.
Снег поскрипывал под ногами, руки мгновенно озябли, по возвращаться за перчатками Олег поленился, сунул поглубже в карманы. Спустился на пляж. Несколько тропинок уже вились и здесь, не считая беспорядочных траншей собачьих следов. Но сейчас тут никого не было. Одна из тропок, узкая, на одного, привела к самой линии прилива. Снег обрывался ноздреватой вертикалью, ледяной, покрытой мелкими сосульками, словно стена пещеры. Дальше шла голая галька, холодная и сухая, как фрагмент лунного пейзажа. Никаких водорослей или бутылочных крышек. Никаких нечеловеческих рук.