— «Теперь, теперь»! Не хочу о них слышать, понимаете! Вы, кажется, не поддаетесь на их аргументы, — она заговорила негромко, в своем обычном ироническом тоне, — но будьте осторожны. Впрочем, они, может, вовсе не захотят разговаривать с вами.

Они-то хотели. О предложении лондонского журналиста Ванда сообщила Тадеушу, Янке и Зигмунту. Она стояла у стола над огромной кипой нераспечатанных писем, какая-то беспомощная и несмелая. На конвертах виднелись штемпели различных республик, далеких южных и северных городов Узбекистана и Коми АССР.

— Каждый день их приходит все больше и больше, — сказала Ванда тихо, — я уже боюсь этих писем.

Зигмунт пожал плечами, Тадеуш старательно протирал стекла очков.

— Я займусь ими сама, — сказала Янка с присущим ей оптимизмом, — и отвечу на все.

Ванда улыбнулась.

— Так будем беседовать с Рашеньским? — спросила она уже обычным тоном.

Тадеуш кивнул:

— Стоит, интересный тип, читал его репортажи.

— Только будьте осторожны, этот интересный тип будет записывать ваши слова, а потом их переиначат. — Павлик, как всегда, был недоверчив.

— Не будь таким подозрительным, — проворчал Тадеуш. — Теперь нам придется иметь дело с людьми, которые думают не так, как мы. Нам нужно учиться доверять им, поскольку они верили в нас.

— Прежде всего надо говорить правду, — заявил Павлик. И неожиданно перед ним возник образ Ани, которая проводила теперь свободные вечера дома, сидя неподвижно на кровати. Не читала, не разговаривала. — Правду, — твердо повторил он. — Зачем разводите в «Новых горизонтах» разные там дипломатии, взять хотя бы, к примеру, материал о Коте! дескать, он немало сделал для налаживания польско-советских отношений?

— Но так оно и было, — сказал Тадеуш.

— Хочешь взять Кота под защиту? Лондонская политика окончательно разоблачила себя и обанкротилась…

Тадеуш стоял у окна и по привычке барабанил пальцами по раме.

— Так, — наконец произнес он, — говоришь, обанкротилась. И я должен этому радоваться? Честно скажу тебе, — обратился он к Зигмунту, — не знаю. Теперь освобождается место, и мы… Так? Не прерывай! Но ведь был упущен огромный шанс…

— Мечтал о правительстве Сикорского в Варшаве?

— В Варшаве мы боролись с любым буржуазным правительством, но ведь здесь была армия, целая организация помощи, лелеяли надежду сотни тысяч человек, судьба которых…

— Странно слышать это от тебя, ведь ты же сам заявлял, что только мы способны…

— Конечно. А не испытываешь ли ты иногда страх, не боишься?

— Чего?

— Так все просто, ясно, очевидно?

— Коммунисты…

— Оставим на время великие слова. Мы находимся в самом начале. Что нас ждет? Сумеем ли мы вселить надежду в разочарованных и жаждущих людей, создать у них образ Польши, в которую бы они поверили? Если мы возьмем на себя эту ответственность… Поймут ли советские товарищи наши трудности, специфику нашей работы?

— И ты еще сомневаешься! О какой специфике ты говоришь?

Тадеуш не ответил, лишь нехотя пожал плечами.

— Давайте быть поскромнее, — вдруг вмешалась Ванда, — скромнее думать о нашей роли. Не забывайте о Польше.

Янка не принимала участия в дискуссии, читала письма, старательно укладывала и сортировала их.

— А вот тебе и неприятности, — сказала она, обращаясь к Ванде. — Ты помнишь Вирского?

— Помню. В тридцать седьмом году получил восемь лет тюрьмы.

— Теперь сидит в Ташкенте, польский военный суд приговорил его к пяти годам за агитацию среди солдат армии Андерса, и, в соответствии с соглашением, сидит в советской тюрьме, и его не хотят выпускать…

— Дай мне это письмо, попробую что-нибудь сделать.

— У тебя уже было столько таких дел…

С Рашеньским Ванда и Тадеуш встретились в «Гранд-отеле». Нашли столик — в обеденное время это было сделать легче, чем вечером, — за колонной, в глубине зала. Официант обслуживал безупречно. Ванда совсем не обращала внимания на еду, а Тадеуш выбирал блюда долго и старательно, зал оглядывал нехотя и без всякого интереса.

— Не люблю я эту забегаловку. И был-то здесь всего раз и с удовольствием никогда бы сюда не приходил. Непонятно, зачем было предлагать встретиться здесь. Кому нужна эта демонстрация?

— Нейтральная земля, — рассмеялся Рашеньский.

— А не будет у вас из-за этого неприятностей?

— У меня и без того их всегда достаточно.

— Мы читали, — сказала Ванда, — ваши репортажи из России. Написаны честно. В ваших статьях о польско-советских отношениях было также много правильных идей.

— Спасибо. Редко доводится слышать похвалу, а если и случается такое, то это меня больше всего и беспокоит. Могу, впрочем, ответить вам тем же — читал все номера «Новых горизонтов» и поэтому просил встретиться с вами. Там столько идей, от которых голова может пойти кругом. Вы понимаете, что значит перечеркнуть пятьсот лет истории Польши? — Он обращался к Ванде. — Я пытался представить себе Польшу, простирающуюся, скажем, от Щецина до Буга. Согласятся ли с этим поляки, разве можно сделать такой поворот в психологии людей?