Народ тоже всякий на фронте попадался. Однажды, в Венгрии уже, стояли мы в обороне. И старшина застрелил солдата. Что-то тот у него упер. А старшина его и прихватил. Но стрелять-то зачем? Человек же! Свой! Виноват? Так пускай бы его судили и отдали в штрафную роту. Но убивать… И тогда мы с другим сержантом отвели того старшину за дворы и хотели тоже… Так он в ногах у нас валялся, прощения просил.

Под Оршей и под Будапештом мы побывали в окружении. Всей дивизией. Выходили с боем. Народу много потеряли.

Под Будапештом меня в третий раз ранило.

К тому времени дивизия наша получила наименование 90-й гвардейской дважды Краснознаменной Витебской.

Победу я встретил в госпитале.

Под Будапештом нашу дивизию на марше прихватил немецкий бронепоезд. В поле, на открытом месте. И шлепал нас как хотел из всех своих орудий. А у нас ни авиации, ни артиллерии. Сразу поднялась паника. Вот там многих побило.

За всю войну, за все мои муки, страдания и победы награжден я одной-единственной медалью — «За отвагу». В пехоте больше не давали.

Вручил мне ее начальник штаба батальона капитан Ионов. Пришел он к землянке: «Мордасов! Ко мне!» Я вышел. Думаю: что такое? Вроде ни в чем таком плохом не участвовал. А он: «Вручаю тебе боевую награду — медаль „За отвагу“!» «Спасибо», — говорю.

Вот так я и получил медаль. Было это в августе 1944 года.

На войне от командиров многое зависело. От больших начальников. От тех, которые находились в штабах армии, дивизии, полка. Как они спланируют операцию, так она и пойдет. Учесть свои возможности и силы противника. Обеспечение. Резервы и управление ими. А лейтенанты воевали вместе с нами. Всегда рядом. В окопах. Одна судьба.

— Окруженные в 1942 году под Вязьмой беловцы выходили через позиции нашей дивизии. Выходили они в районе Анновки и Верхней Песочни.

Встретился мне один капитан. Верхом на коне. Конь отощавший. А я тоже верхом. Капитан посмотрел на моего коня и говорит: «Лейтенант, давай махнем не глядя. У тебя конек не очень, а мой — всем коням конь. Боюсь, погублю я его. Он меня несколько раз от смерти спасал. Ты его покорми хорошенько с неделю-другую и не узнаешь! Конь, правду говорю, хороший! Мне его жалко. Попадет в чужие руки… А тебе — воевать. Вот посмотришь, не раз меня добрым словом помянешь».

Поменялись мы с капитаном конями. И правда, вскоре залоснился мой конь, повеселел. Послушный был, умный. А как он мне помогал! Для связиста ведь конь на фронте — первый помощник и самый надежный напарник. Таких коней я потом никогда не видел. Не обманул меня капитан.

— Наш 1111-й стрелковый полк формировался в Барятине.

8 сентября 1943 года полк был уже на передовой. Дивизия освобождала Мокрое и окрестности. Шло наступление на Рославльском направлении. Мы прибыли, село было уже очищено от немцев. Догорали дома. Дымились головешки. А Грибовку еще удерживали немцы.

За ночь мы дошли до реки Снопоть. Немцы отступали.

Вооружены мы были плохо. Одна винтовка на двоих. И у нас с товарищем моим тоже была одна старенькая винтовка. Он был постарше, взял винтовку, сказал: «Ладно, Петь, сперва я повоюю. А если убьют, тогда возьмешь винтовку ты».

Когда наша 330-я дивизия форсировала Снопоть, нас почти всех там и положили. Так мы и не обзавелись своими винтовками.

Реку мы форсировали возле Малой Лутны. Это уже в Брянской области. Снопоть там вроде неглубокая, песчаные берега. Мы с ходу ударили, сбили их. Но роту нашу они растрепали. Стреляли по нашим наступающим цепям из пушек и пулеметов.

Перешли мы Снопоть. А роты нашей уже не было. Так, несколько человек. Полк двигался к Десне, на Десне немцы укрепились основательно. Видимо, хотели там удержаться.

Наш батальон поддерживала огнем противотанковая пушка. Но расчет ее почти весь погиб на Снопоти. Осталось всего два человека. И меня забрали в расчет заряжающим.

Подошли к Десне. Начали готовиться к форсированию. Артподготовка была хорошая. Стреляли и мы из своей сорокапятки. Только-только начало светать, мы и ударили. Было это 15 сентября. Часа два крушили немецкую оборону — правый берег.

Нашему расчету вдруг поступила такая команда: немецкая пехота снимается и отходит, надо бить шрапнелью. Смотрим — и правда, наши ребята уже полезли на тот берег. И мы должны были перенести огонь в глубину немецкой обороны, чтобы не побить своих.

Неподалеку от позиции, метрах в пятидесяти, располагался наш орудийный дворик. Мы вдвоем с бойцом Иваном Никулиным побежали туда, взяли в охапку по три снаряда — и обратно. А их наблюдатель, видимо, уже засек нашу пушчонку. Не добежали мы с Никулиным шагов двадцать, смотрю, на нашей позиции снаряд разорвался. Пушка сразу кверху колесами. Ребят, артиллеристов, не видать. Я кинул снаряды, упал. И думаю: а больно я ногой обо что-то ударился, когда падал. Лежу. Нога стала болеть. Я пощупал ее. В шинели дырка. И дырка большая. Отвернул полу, а там у меня все в крови. Сразу в холодный пот бросило: ранен! Я крикнул раза два и потерял сознание.