— Что такое? — передразнил его Бинг. — Я вам скажу, что, — вас выставили! Больше уж не будете устраивать пакостей, это была последняя, и на сей раз она вам с рук не сошла. Вот что!

— Знаете новость? — спросил Дондоло.

Бинг еще ничего не знал и, не желая узнавать новости от Дондоло, промолчал.

Дондоло сказал:

— Немцы наступают по всему фронту. К востоку отсюда они прорвали линию обороны! Четверть часа назад это передавали по радио!

— Что такое?… — невольно вырвалось у Бинга.

— Что такое? — Дондоло, Лорд, Вейданек, даже незнакомый шофер разразились громким хохотом.

У Бинга помутилось в голове, он словно физически ощутил этот удар. У него мелькнула странная мысль, что он этого ожидал; он вспомнил даже, что именно так и сказал Трою тогда в Энсдорфе. И это исполнилось; Дондоло объявил это так, будто немецкое наступление было делом его личной мести.

Дондоло издевательски вытянулся во фронт перед Бингом.

— Брат, вся душа болит за тебя! Когда сюда придут фрицы и станет жарко, вспомни обо мне. Я буду трудиться у плиты на пункте пополнения. А может, мне даже посчастливится уехать на родину. Вот приеду домой, расскажу там, какие вы замечательные ребята и как вы тут воюете. Я-то больше воевать не буду — спасибо вам, сержант Бинг!

Бинг сдержался. Он не позволит какому-нибудь Дондоло раздразнить себя.

Дондоло был весь в поту, лицо у него блестело. Ему хотелось бы дразнить Бинга и дальше, хотелось рассказать, как немцы возьмут его в плен и что они с ним сделают, но шофер, которому не терпелось убраться подальше от противника, пошел к своему грузовику. Дондоло вскочил на подножку, помахал рукой, и, когда машина уже тронулась, в последний раз выкрикнул сквозь шум мотора: «Что такое?».

Первые донесения, полученные генералом Фарришем в его штабе на границе бассейна Саара, были отрывочны и так же туманны, как погода в эти дни. Было ясно только одно, что на участке фронта, далее к северу, между Моншо на левом фланге и Люксембургом в центре расположения американских войск, началось сильное оживление. В том секторе, где находилась его собственная дивизия, все оставалось спокойно и без перемен и, если можно было положиться на сводки Каррузерса, обещало и впредь оставаться в том же положении.

Мало-помалу сводки стали поступать чаще. Они были уже не так коротки, и картина начала вырисовываться более ясно.

Фарриш сидел над картами. Опасность была очевидна. Он видел всю простоту немецкого плана, любовался им; как образец маневренной войны вся операция представлялась ему блестящей.

— Разрезать нас пополам, только и всего! Грандиозно! — восклицал он. Потом, обернувшись к Каррузерсу, сказал: — Созовите совещание. Немедленно. Всех, вплоть до батальонных командиров. Там, на дороге, есть амбар, кажется, он достаточно велик и вместит всех. Прикажите осветить его и перенести туда карты.

Фарриш мог бы выбрать для совещания приличный дом, но романтический амбар показался ему более подходящим для такого экстренного случая. Стоял жестокий мороз; ветер врывался в щели между балками, а солому давным-давно почти всю растаскали. По трем сторонам амбара шли узенькие мостки. Свет был направлен прямо на карты, которые занимали большую часть передней стены, и потому видны были только ноги офицеров, сидевших на мостках. Многим пришлось сидеть на полу, и чем выше был чин офицера, тем больше ему подкладывали соломы.

Фарриш стоял перед своими картами в позе дирижера. Над собравшимися подымался пар от дыхания, и слышался сдержанный говор. Все разговаривали главным образом о холодах и гораздо меньше о том, зачем их сюда позвали.

Наконец Фарриш уверился, что пришли почти все. Он откашлялся, и все стихло.

— Господа! — сказал он, — я очень рад сообщить вам, что военные действия возобновились.

Уголки его губ иронически приподнялись.

— К несчастью, это произошло не по нашей инициативе.

Он зашагал перед картами. На поворотах он останавливался и покачивался, переступая с носков на пятки.

— Кое-кто был захвачен врасплох. — Он покачался на носках. — Довожу до вашего сведения, что это не критика. — Он опять покачался.

Смех в зале.

— И смеяться тут, черт возьми, нечему! — Опять покачивание.

Мертвая тишина.

— Обстановка, по-видимому, такова: немцы продвигаются где-то здесь, — его правая рука с растопыренными пальцами шлепнула по Арденнам, — на участке фронта, простирающемся вот отсюда и до сих пор… — Генерал пустил в ход обе руки, держа стек в зубах.

— Главный удар направлен вот сюда! — Кулак Фарриша накрыл северную часть Люксембурга и Бастонь. — План, очевидно, заключается в том, чтобы пробиться на северо-запад, выйти на равнину, захватить обратно Антверпен, Брюссель взять в клещи; может быть, занять Париж.

Стек опять у него в руках и обводит очертания клещей.

— Вот как сделал бы я; и, судя по имеющимся у меня весьма скудным сведениям, полагаю, что это и есть их план. Они пытаются отрезать англичан и Девятую армию от Первой и Третьей армий; если возможно, они попытаются уничтожить Первую армию. Должен сказать, господа, что прорыв им удался!