Шрифт:
— Бомба с часовым механизмом, — осклабился Штернберг. — Пистолет с глушителем. И секретные документы.
— Ну-ка, верзила, пройдём с нами. Весельчак…
Полицейские завели его в переулок, где стоял чёрный автомобиль, и первым делом полезли в портфель. Папка с документацией на «Штральканоне» произвела на них, как и следовало ожидать, очень серьёзное впечатление. Они выразительно переглянулись.
— На Бриннерштрассе.
— Вот и отлично, господа, мне как раз именно туда и надо, — заявил Штернберг, подставляя запястья под наручники.
Из машины его провели через задний двор здания гестапо, которое прежде ему доводилось видеть только с улицы, прямиком в подвал, в помещение без окон. Усадили на стул. Напротив стоял громоздкий стол, за которым скоро нарисовался жёлтый, с отёчным лицом, следователь. Пока следователь ещё не явился, а охранник стоял в дверях, Штернберг, зажмурившись, во всех подробностях представил себе механизм замка. Ну же: щёлк!.. С третьей попытки замок наручников открылся.
— Чего у тебя, парень, с глазами? — первым делом лениво поинтересовался следователь, просматривая документы из штернберговского портфеля. — Мамаша в детстве головой вниз уронила?
— Нет. На таких, как вы, слишком долго смотрел.
— Шутишь, значит. Мы вот тут тоже очень любим пошутить. Кто таков?
— Оберштурмфюрер СС фон Штернберг. И прекратите тыкать.
От следователя удушливой волной прокатилось раздражение.
— Кто такой, спрашиваю!
— Оттон Великий, — процедил Штернберг.
Следователь, многозначительно смерив его злым взглядом, потянулся к карману — за пачкой сигарет.
— Не смейте курить в моём присутствии.
— Чего-чего?.. — Рука следователя остановилась.
— Не выношу. И вообще, мне этот аттракцион надоел. Позвоните оберфюреру Зельману, он по понедельникам, я знаю, всегда здесь бывает. Внутренний номер я сейчас назову. Он вам скажет, кто я такой.
Следователь уставился на него открыв рот. Захлопнул, снова распахнул:
— Уве!
Явился мордастый детина с лапами цвета кирпича. Штернберг неприятно рассмеялся.
— Слушайте, а вы не могли подобрать на эту должность какую-нибудь менее типичную особь? Просто цирк какой-то…
— Заткнись. Уве, растолкуй ему, как нужно отвечать на вопросы.
Штернберг успел стряхнуть наручники прежде, чем Уве размахнулся для удара, вскочил, пинком отбросил стул и ткнул детину кулаком в солнечное сплетение. Из пробитой невидимой бреши хлынул нечистый энергетический поток, Уве закатил кабаньи глазки и мягко осел поперёк опрокинутого стула. Штернберг с вытянутой рукой обернулся к вцепившемуся в кобуру следователю.
— Звони — оберфюреру — Зельману, идиот. Не то я спалю к чертям собачьим весь этот ваш свинарник. — Штернберг согнул руку, сжал в кулак, поднеся к лицу, затем резко выпрямил указательный палец. На нём плясал яркий узкий язычок пламени, отражаясь в стёклах очков. Следователь перестал терзать кобуру и прислонился к стене. Штернберг подул на пламя, оно задрожало и исчезло. Он широко, хищно улыбнулся. Следователь, развезя потную физиономию в ответном подобии улыбки, потянулся к телефону.
Этот же самый следователь, прея от страха перед крупнокалиберным выговором, отвёл Штернберга в кабинет на втором этаже. Впрочем, боялся следователь напрасно.
— Вы авантюрист! Глупец, мальчишка! Вы объясните мне когда-нибудь, что творится в вашей шальной голове?
Штернберг давно не видел генерала настолько рассерженным. Зельман медленно расхаживал от окна к столу, вколачивая в пол массивную чёрную трость и тяжело приволакивая правую ногу (давным-давно, когда Штернберга ещё не было на свете, он получил серьёзное ранение на фронте во время Великой войны).
— Что, захотелось приключений? Захотелось пулю в лоб и чтобы труп сбросили в реку? Захотелось, чтобы все пальцы переломали в подвале? Благодарите Бога, олух, что вы счастливо избежали и того и другого!
Штернберг с трудом удержался, чтобы не поджать пальцы сложенных на коленях рук — драгоценных, тренированных, музыкальных. Он неплохо представлял себе, что делается в подвалах гестапо, и ему, в общем, не было до этого никакого дела, его это не касалось и не должно было касаться. Вот только от упоминаний про сломанные пальцы всегда передёргивало.
Нужно было отдать Зельману должное: когда он увидел нелепое одеяние Штернберга и принесённые следователем документы, то почти не удивился и ни в чём таком не заподозрил, только поинтересовался, что всё это означает. Но когда Штернберг принялся хвастаться, как ловко скормил британскому агенту собственноручно состряпанную фальшивку, а тот слопал и не подавился, хотя и был, представьте себе, экстрасенсом, — вот тут генерал поднялся из-за стола, и Штернберг умолк на полуслове: в комнате будто бы сделалось на десять градусов холоднее.