– Ну, не припомню, чтобы встречал кого-то похожего, в нашей школе были в основном белые. По-моему, иммигрантов не было вообще, даже шотландцев.

– Она бы тебе понравилась, такая милая.

– Понимаю, что тема не из приятных, но кто был вторым?

– Ханс, он был вице-президентом по вопросам массовых рассылок. Он немного поддавал, никто окончательно не уверен, что произошло. Упал с балкона. Видели, как он спорил с двумя мексиканцами. Полицейские стреляли по ним, но их до сих пор не нашли. Совершенно жуткая история. Ты даже не притронулся к пицце.

– Честно говоря, я уже наелся.

– Ты же сказал, что не против добавки?

– Я не могу тебе ни в чем отказать. – Я широко ей улыбнулся.

Она рассмеялась и скривила лицо, делая грозный вид:

– Меня обманули, я вне себя от ярости!

– Прошу прощения, – сказал я. – Слушай, может, ты возьмешь и мой кусок?

На секунду-другую она задумалась:

– Ты точно не будешь?

– Не-а.

Она схватила пиццу и тут же откусила:

– Не пропадать же добру.

Я наслаждался, глядя, как она ест. Она прикончила пиццу с нескрываемым удовольствием и вытерла руки.

– А что едят в Ирландии? Солонину с капустой? – вдруг спросила она.

– Нет, я в первый раз услышал про солонину, когда приехал сюда. Но еда все равно ни к черту. Все жареное. Жареные сосиски, бекон, яйца, драники на завтрак, чипсы на обед, рыба с чипсами на ужин. Куча масла, сливок, кровяной пудинг, мороженое. Пиво. Белфаст похож на «Бегство Логана» [22] , никто не переживает тридцатилетний рубеж, у всех случаются сердечные приступы.

Она усмехнулась:

– Может, их убивает чувство вины истых католиков?

– Ну, это не про нас, мои родители хипповали, они евреи, но ни к какой религии себя не относили.

– Разве О'Нил – еврейская фамилия?

– Дедушка принял христианство.

– Вот это да! – Она была заинтригована. – А в школе тебя не дразнили?

– Да не особенно, в школе на меня не обращали внимания, я неплохо соображал, особо не светился, и все считали меня немного не от мира сего.

– У нас в Америке такие всем нравятся.

– Это радует.

– Ага. – Она потянулась через стол и потрепала меня по щеке.

Она сделала это с иронией, но жест вышел настолько интимным, что я на пару мгновений впал в ступор. Пальцы ее были липкими.

– Ой, я тебя сыром испачкала. – Она взяла салфетку и стерла следы преступления.

– Спасибо.

– О боже, Александр, такой долгий, ужасный, холодный вечер, да? И каждый дом оказывался еще хуже предыдущего. – Она засмеялась. Чудный звук, прямая противоположность гоготу ее деверя. Ее смех – как струнный квартет, импровизирующий на тему Моцарта.

– Согласен.

– Обычно я не хожу по домам, а сижу в машине с Чарльзом, чтобы ему не было скучно. Утешь меня, скажи, что не все люди такие странные.

– Мне как-то попался один с пистолетом.

– Какой ужас! – испугалась она. – И что ты сделал?

– Постарался сохранить спокойствие. Он считал себя Джеймсом Бондом. Честно признаться, было стрёмно.

– Ты рассказал об этом Чарльзу?

– Нет, это было в самый первый раз, и мне не хотелось показаться слабаком, понимаешь?

– Если бы со мной такое произошло, думаю, я бы сразу уволилась, – сказала она, смеясь.

Я сидел на своем месте, она по-прежнему играла с сыром, теперь, зажав его зубами, растягивала пальцами как резину – просто малое дитя какое-то.

– Десять часов, нам лучше вернуться к остальным с их скорбями, – решила Амбер.

Я вышел наружу, а она направилась в уборную. Я наблюдал за ней через стекло. На выходе она ослепила улыбкой работника пиццерии, он расплылся до ушей, вышел из-за прилавка и поспешил открыть ей дверь. И в тот момент, когда он не мог ничего видеть за колонной, она лихо засунула руку в лоток для чаевых, схватила половину банкнот и сунула себе в карман.

– Благодарю вас, – весело сказала она, выходя.

Мы почти уже дошли до места встречи, когда Амбер заметила клубы дыма, поднимающиеся из того дома, где нас приняли за разносчиков пиццы.

– Вряд ли это пар из кастрюли на кухне? – спросила Амбер.

– Нет, это пожар, дом горит, – ответил я и бросился туда.

Через секунду мы были уже рядом, но огонь успел охватить весь дом. Языки пламени вырывались из окна: стекло разлетелось от жара – никому из соседей и дела не было.