Мэдлин показалось, что он сердится, и она удивленно моргнула.

— Я только что сказала тебе, что прекрасно все понимаю.

Мэдлин нахмурилась.

— То, что ты только что сказала мне, означает, что ты совершенно ничего не понимаешь. Или не хочешь замечать.

— Чего? — Она ответила ему таким же пристальным взглядом. — Чего я не хочу замечать?

— Вот этого.

Он прижал ее к себе и поцеловал. Губы Джарвиса были жесткими, настойчивыми, безжалостно требующими своего, и Мэдлин с готовностью пошла на уступки.

Она с радостью подчинилась его рту и едва не задохнулась, когда рука Джарвиса накрыла ее грудь. Мэдлин даже не заметила, как он расстегнул переднюю застежку ее платья для верховой езды, а затем снял его — потому что к этому времени у нее в голове осталась одна-единственная мысль: оказаться нагой в его объятиях.

Ее платье упало на песок, за ним последовали жакет Джарвиса, его шейный платок и рубашка… И только когда ее панталоны с легким шорохом скользнули по ногам и морской воздух ласково коснулся кожи в тех местах, которые редко остаются открытыми, Мэдлин поняла… и отстранилась от губ Джарвиса.

— Мы на берегу.

— И что? — Джарвис удерживал ее так близко к себе, что ее бедра плотно прижимались к его бедрам. — На мили вокруг больше никого нет. Только ты и я, звезды и море.

— Да, но…

— В прибое… — Джарвис коротко усмехнулся. — Пойдем.

— Что-о? — Но он уже шел по берегу, таща ее за собой, и Мэдлин, все еще недоумевая, последовала за ним. — В волнах?

— Не сомневаюсь, что, как Гаскойн, ты не собираешься упустить такую возможность.

Джарвис оглянулся на нее.

— Не думаю, что то, что я Гаскойн, имеет к этому какое-то отношение, — тихо буркнула она.

Дойдя до волн, Мэдлин почувствовала их ласковое прикосновение. Лето было теплым, дни длинными и жаркими, море прогретым, во всяком случае, на мелководье. Джарвис непреклонно вел ее все дальше, и вода, журчавшая вокруг ее ступней и лодыжек, казалась прохладной по сравнению с уже разгоряченной кожей, и это ощущение было приятным и соблазнительным. И оно еще обострилось, когда Джарвис, миновав разбивающиеся на брызги волны прибоя, наконец остановился там, где вода доходила ему до талии, прочно поставил ноги и, приблизив Мэдлин к себе, заключил ее в объятия и снова поцеловал — с жадностью, ненасытно.

Поцелуй и объятия разожгли пламя страсти, и в Мэдлин снова не осталось ничего, кроме одной непреодолимой и неудовлетворенной, отчаянной потребности.

Джарвис все понял и притянул ее к себе; Мэдлин обвила руками его шею, обхватила ногами его талию и вернула ему поцелуй со всем огнем и настойчивостью, желая и требуя, чтобы он взял ее.

Джарвис угадал ее потребность в их поцелуе, в ее безумии, которое он совершенно ясно почувствовал и которое так мощно слилось с его собственным. Он не понимал, что в самом деле на него нашло, а только знал, что должен овладеть Мэдлин прямо сейчас, здесь — и заставить ее понять…

Он терзал ее губы, побуждаемый пульсирующей примитивной потребностью сделать ее своей — и заставить ее осознать, признать и подтвердить это.

Волны отступали, и их непрекращающийся плеск сам по себе был лаской. Прижав Мэдлин к себе и удерживая ее на весу, Джарвис направился глубже в море.

Он остановился в том месте, где вода достигала ее плеч, так что волны играли с ее грудями и с затвердевшими сосками.

Эти прикосновения исторгли у Мэдлин странный вздох, а затем она крепче сжала Джарвиса ногами и стала двигаться, беспокойно ища и требуя желаемого.

Внутренне улыбнувшись — его зверь был доволен и полон решимости, — Джарвис сделал толчок вверх, одновременно опустив Мэдлин вниз, на свою плоть, и они оба чуть не задохнулись.

Раскрыв губы и тяжело дыша, они из-под ресниц смотрели глаза в глаза друг другу с расстояния всего нескольких дюймов. Джарвис медленно поднял Мэдлин, потом снова опустил ее и вошел еще глубже, погрузился в нее полностью, и она выдохнула, коснувшись дыханием его губ.

Джарвис двигал ее на себе, и они дышали в одном ритме.

Взгляд Мэдлин опустился к его губам, и Джарвис, закрыв глаза, сосредоточился на том, что еще мог чувствовать… а Мэдлин, преодолев последний разделявший их дюйм, прижалась губами к его губам, отдала ему свой рот, заманив туда его язык, обняла Джарвиса, и их собственный прилив накатился на них — накатился медленно, мощно и продолжал захлестывать мучительно-сладостной страстью.

Они учились не торопиться, а плещущие вокруг них волны помогали им в этом. Постоянный, размеренный, неизбежный подъем и спад волн задавал им еще один ритм, которому они могли следовать, когда их собственный становился слишком торопливым. Прохлада воды сдерживала жар, чтобы он не слишком быстро превратил их волю в пепел, и позволяла времени растягиваться все больше, больше и больше… позволяла им глубокой ночью в темном море сохранять ощущение контакта с дикими утесами позади них и звездами наверху, с прибоем, постоянно шепчущим на ухо, и вообще со всей окружающей природой.